Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 2

В свою очередь и ржевское купечество, в лице его виднейших представителей, дало мне коллективное рекомендательное письмо к московскому купечеству на случай, если б мне пришлось устраиваться по банковой или коммерческой деятельности. Письмо это осталось неиспользованным, так как большевики изничтожили купечество.

Во второй половине января я уехал в Москву. Самым трудным там оказался вопрос о помещении, — Москва уже была переполнена. По первому разу я с большими трудностями устроился в одной из гостиниц в сырой коморке, с промоченными до невысыхаемости стенами. Для меня, застарелого малярика, это было гибельно. Затем нанял комнату на Тверской-Ямской у еврейки женщины-врача. Здесь прожил месяц, хотя меня засыпали клопы. Наконец, после месячных поисков нашел три меблированных комнаты на Арбатской площади.

Оставшаяся тем временем во Ржеве семья моя не оставлялась без проявления к ней внимания. Некоторые из сослуживцев ее постоянно навещали, стараясь, чем можно, помочь.

Еще более трогательно было внимание, проявляемое, несмотря на большевицкое растление, к моей семье низшими служащими банка. В то время уже начал проявляться недостаток в хлебе, но войска снабжались хорошо. И вот, хотя я уже был лишенный власти и посторонний банку человек, некоторые из наших солдат приносили моей семье хлеб, получаемый ими в довольствие, отказываясь от платы.

Другие, в том числе и сторожа, приходили по утрам, пока семья еще спала, и рубили или кололи для нее дрова; при этом уходили раньше, чем им могли бы за это заплатить.

Был, однако, очень острый момент:

Жена заболела, и врач уложил ее в постель, предписав лежать по возможности без движения. Стояло начало февраля — лютые сретенские морозы.

Внезапно в нашу квартиру врывается банда солдат:

— Освобождайте скорее квартиру! Она нам нужна. Для нашей канцелярии!

— Как же я могу уйти? Видите, я лежу больная!

— Нам все едино — больная или здоровая! Чтобы завтра же все ушли. А не то…

Разговоры не приводили ни к чему. Жена просит — пригласить к ней старшего. Сначала солдаты не соглашались. Потом смягчились — прислали офицера, молоденького, застенчивого.

Жена попросила его сесть. Сказала мягко, вежливо:

— Скажите, у вас есть мать?

— Да, есть…

— Как же вы посмотрели бы на то, если б ваша мать лежала так сильно больная, как лежу я, а ее пришли бы выбрасывать немедленно вон, на мороз.

Офицер смутился, покраснел…

— Я это понимаю… Да когда же нам нужна квартира для канцелярии.

Жена рассказала ему о наших обстоятельствах, о моем присутствии в Москве, где я ищу и службу, и квартиру.

— Я тоже понимаю, что вам надо где-нибудь устроить канцелярию. Но подождите, приедет муж, и мы уедем, освободим ее.

Офицер поднялся:

— Я сделаю все, что смогу!

Большую энергию проявила дочь Тамара. Она сама отправилась с протестом в военно-революционный комитет. Ее поддержали и наши банковые комитеты.

В результате семью оставили в покое. Иначе пришлось бы буквально остаться на улице, так как у знакомых все свободные помещения уже были реквизированы большевиками.

Приехав во Ржев и узнав об этой истории, я поспешил вывезти семью. К тому же во Ржеве было вообще гораздо хуже, чем в Москве.

Между прочим, для увеличения большевицких рядов солдатские комитеты стали раздавать ружья и патроны рабочим, особенно подросткам. Эти последние вечерами, до поздней ночи, занимались упражнениями в стрельбе. Опасно стало по вечерам выходить. Ничего не стоило попасть под шальную пулю.

Распущенность солдатни была уже абсолютная. На улицах кое-где торчали, сиротливо смотря вверх, брошенные здесь орудия тяжелой артиллерии. Они завязли в грязи, которая затем замерзла. Кое-где, также в замерзшей грязи, орудийные тракторы. Все портилось — и никому до этого дела не было.

Мы собрались к вечернему поезду. Нас провожало небольшое число служащих, между ними несколько — вспоминаю это с особым чувством удовлетворения — наших солдат. Они очень помогли солдатской формой в последние минуты.

Нелегко было добраться до вокзала. Пришлось ехать осторожно глухими переулками, чтобы не попасть под пули. В этот морозный вечер стрельба шла непрерывная, как будто происходило настоящее сражение.

Комнаты вокзала были переполнены вооруженными солдатами. Сидели, пили, бранились… Один, спьяна, выстрелом в стену разрядил ружье, переполошив пассажиров. Накурено, грязь, наплевано.

Кое-как, с помощью солдат, удалось втиснуться в поезд. Один из наших солдат, Василий Хохлов, поехал нас провожать в самую Москву. Стерлось различие между управляющим банком и солдатом охраны, — он ехал как бы в роли члена семьи; много он нам помог и в дороге, и при высадке в Москве. Принять от меня вознаграждение деньгами Хохлов отказался. Мы ограничились обменом рукопожатиями.

Еще в течение нескольких лет нас в Москве навещали приезжавшие банковые служащие. В голодные 1918–1919 годы они иногда привозили лакомство — каравай хлеба. Иные уже меняли фронт. Первым между ними оказался Пекарский, перешедший на службу к большевикам в центр.

Ржевское и Двинское отделения стали, как и другие учреждения, жертвами большевицких финансовых экспериментов. При них для меня все равно неустранимо наступила бы катастрофа, — был только вопрос времени.

В марте 1918 года прибыли мы с семьей из Ржева в Москву, — на Александровский вокзал.

В потоке хлынувшей из поезда солдатни, среди которой редкими пятнами выделялись «вольные», — наши носильщики понесли багаж. Его было немало, — переселялась семья из четырех взрослых.

У выхода с перрона на вокзал — контроль. Кучка молоденьких солдат роется в наших вещах. Чего они, собственно, ищут? По-видимому, съестных припасов. Но их как раз у нас и не было.

Сую «старшему» пятьдесят рублей. Действие магическое:

— Идите!

Носильщики несут багаж дальше. Но в пассажирском зале — новая застава:

— Стой! Открывай вещи.

Опять кучка солдат-мальчишек.

— Товарищи! Да ведь нас только что осмотрели.

— Не разговаривать! Скорей открывайте.

Бегу назад на перрон, разыскиваю старшего, который получил мзду:

— Товарищ, да что же это такое? Только что вы обыскивали, а теперь они…

«Товарищ» помялся…

— Ну, хорошо! Сейчас устрою.

Идем с ним ко второму контролю. О чем-то шепчутся, в чем-то мой протектор [49]убеждает.

— Проходите!

Слава богу! Тороплю носильщиков. Выходим на площадь. Спешно грузим багаж на двое саней.

Новая кучка мальчишек — красногвардейцев солдат:

— Раскрывайте вещи! Осматривать будем.