Ким Филби - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

На даче в Подмосковье

Интервью английскому журналисту Филиппу Найтли

Юбилейный почтовый конверт, на марках которого портреты выдающихся советских разведчиков

До дебатов оставалось 12 дней. Я отключил дверной звонок и запрятал телефон под гору подушек. Мать не разрешила мне снять дверной молоток исходя из того, что его все равно не слышно. Да это и не потребовалось, потому что репортеры за два дня выворотили его. Кухонное окно пришлось держать занавешенным и днем и ночью, потому что какой-то журналист, заглянувший в него с пожарной лестницы, напугал кухарку. Впрочем, она была храброй женщиной и отлично кормила нас в течение всей осады. Между тем я готовил свое заявление для прессы. Очень многое зависело от того, сумею ли я придать этому заявлению правильный тон. Если не заставлю Липтона взять свои слова назад, у меня останется один выход — бежать.

Я ждал благоприятного исхода. Мне приходилось бывать на многих пресс-конференциях, и я знал, какой там царит беспорядок, когда все сразу задают вопросы. Для меня было важно сохранить контроль за ходом пресс-конференции хотя бы в течение получаса, сосредоточив внимание журналистов на заявлении Липтона, и представить им абсурдность его чудовищных обвинений. А потом уже не важно, что меня будут спрашивать: все мои ответы были готовы. Простая логика привела меня к заключению, что обвинение Липтона ни на чем не основано. Я полагал, может быть ошибочно, что если бы он имел веские доказательства, то передал бы их соответствующим властям, вместо того чтобы предупреждать меня публичным выступлением в палате общин. И если бы власти получили такие веские доказательства от Липтона или от кого-нибудь еще, они бы уже приняли меры и арестовали меня. Следовательно, ни Липтон, ни кто-либо другой веских доказательств не имели [64] Собственно, Липтон получил информацию из «Эмпайр ньюс», которая не могла назвать имя Филби, не подвергая себя обвинению в диффамации. — Прим. пер. . Решающим фактором в данной ситуации было бездействие службы безопасности, которая знала по этому делу в десять раз больше, чем публика с Флит-стрит. Поэтому мне нужно было опасаться не прессы, а службы безопасности.

Наступил день парламентских дебатов. Выступая от имени правительства, министр иностранных дел Гарольд Макмиллан сказал, что я исполнял служебные обязанности добросовестно и умело (что соответствовало действительности) и что нет никаких доказательств того, что я предал интересы страны (что буквально было тоже верно). Это заявление дало мне зеленый свет. Я снял с телефона подушки и попросил мать говорить всем, кто будет звонить, что я смогу принять посетителей с 11 часов утра следующего дня. В течение 20 минут последовало с полдюжины звонков. Потом стало тихо. Я позвонил знакомому в СИС, чтобы предупредить его о моем предстоящем публичном выступлении, затем лег спать и проспал девять часов.

В дверь начали звонить в половине одиннадцатого, но, памятуя о необходимости сохранить контроль над ситуацией, я не торопился ее открывать. Я сказал — в 11 часов, значит, так и будет. Точно в назначенное время я открыл дверь и воскликнул: «Боже мой!» Я ждал с десяток посетителей, а увидел огромную очередь, спускавшуюся по лестнице. Казалось невероятным, что все эти люди поместятся в гостиной, но они как-то поместились. Минут пять непрерывно сверкали блицы, потом фотографы исчезли, давая нам возможность передохнуть. Когда все уселись, я попросил одного репортера, развалившегося в кресле, уступить место даме, которая жалась у дверей. Он вскочил как ужаленный, а женщина робко уселась. Это был удачный маневр: он подтверждал, что я контролирую ситуацию.

Об этой пресс-конференции в то время много писали на Западе, и потому нет нужды пересказывать вопросы и ответы. Я начал с того, что раздал отпечатанное заявление, в котором говорилось, что в некоторых вопросах я вынужден проявлять сдержанность в своих высказываниях, с тем чтобы соблюсти положения закона о государственной тайне. С этой оговоркой я готов отвечать на вопросы. В одном из первых вопросов был упомянут Липтон, и я ухватился за эту возможность. «А, Липтон, — сказал я, — это как раз подводит нас к самой сути вещей». Название романа Грэма Грина знала не только пресса. Затем я бросил вызов Липтону, предложив ему представить доказательства службе безопасности или повторить свое обвинение вне стен палаты общин. Минут через двадцать несколько журналистов вежливо извинились и поспешили к выходу. «Хорошо, — подумал я, — это, пожалуй, будет в вечерних газетах». Теперь мне стало легче, и я предложил задавать дальнейшие вопросы. Что я думаю о Берджессе? Был ли я другом Маклина? Чем я объясняю их исчезновение? Где они? Каковы мои политические взгляды? Являюсь ли я «третьим человеком»? Отвечать было легко.

Примерно через час мы перешли в столовую, где было пиво и херес. (К счастью, число гостей сократилось.) Репортеры стали относиться ко мне заметно дружелюбнее. Лишь представитель «Дейли экспресс» проявлял излишнее рвение, и поэтому на большинство его вопросов я злорадно отвечал: «Комментариев не будет!» Впоследствии я узнал, что он в течение 11 лет работал над книгой по этому делу и (цитирую по книге Антони Пёрди «Берджесс и Маклин») «в течение пяти из них почти ничего другого не делал», поэтому я не виню его за назойливость. Я бы только посоветовал ему пройти двухнедельный курс ведения допроса у Скардона.

Уже прошло время моего ланча, когда ушел последний посетитель. Сообщения о пресс-конференции в вечерних газетах не оставляли желать лучшего. Вызов Липтону был напечатан черным по белому точно теми же словами, в каких я его высказал. Утренние газеты, вышедшие на следующий день, в общем подтвердили благоприятное впечатление. Один хорошо относившийся ко мне репортер позвонил и поздравил с успешно проведенной пресс-конференцией, теперь очередь была за Липтоном. В первый вечер Би-Би-Си сообщила, что он присутствовал на заседании палаты общин, но хранил молчание. На следующий вечер он сдался. Один парламентский репортер передал мне его точные слова и спросил, могу ли я их прокомментировать. Я попросил его перезвонить минут через пять. Я почувствовал такое облегчение, что в первое мгновение мне захотелось поздравить Липтона с благородным поступком, но я решил, что он не заслуживает такого доброго отношения, и ограничился уклончивой формулировкой: «Я думаю, что полковник Липтон поступил правильно. Что касается меня, то инцидент исчерпан». Впервые за две недели я повел мать в местный бар.