Ким Филби - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Я уже говорил, что в момент вербовки был безработным. В том же 1934 году материальная нужда подтолкнула меня к тому, чтобы устроиться на работу в совсем незаметный ежемесячный журнал. В течение двух лет результатов от моей, с позволения сказать, «разведработы» не было никаких. Поэтому можно было бы понять моего советского друга, если бы он стал думать, что неплохо было бы вернуть меня в компартию. Но он подобных мыслей не высказывал. А упорно продолжал строить разные планы и проекты на будущее, правда, все они упирались в тупик. С глубокой грустью я думаю о том, что, кода во многом благодаря его усилиям я впервые прорвался в ряда британского истэблишмента, получив назначение в качестве корреспондента «Таймс» во франкистскую Испанию, повторяю: в тот момент он исчез из моей жизни. И урожай, посеянный и взращенный им, был собран другими. Но я надеюсь, что добрая память о нем не умрет. Естественно, я так и не знаю его настоящего имени.

Тут мне хотелось бы вспомнить об инциденте, который, несмотря на его трагичность, явился для меня источником вдохновения на всю жизнь. Речь идет не о моем первом советском контакте, а о втором — Павле. По моим оценкам, он был резидентом нелегальной разведки в Западной Европе со штаб-квартирой в Голландии, хотя встречался я с ним как в Англии, так и во Франции.

Мы все знаем, что в 30-е годы некоторые хорошие люди, включая членов нашей с вами организации, пали жертвами имевших, к сожалению, место нарушений социалистической законности. Как мне кажется, в их число в итоге попал и мой второй контакт.

Я познакомился с ним в первой половине 1938 года во Франции. Он сообщил, что получил распоряжение вернуться в Москву, и я почувствовал, что он расстроен. Тем не менее его последние слова поистине вдохновили меня — они были сказаны, на мой взгляд, в традиции Феликса Дзержинского. Он сказал: «Ким, мы, очевидно, никогда больше не встретимся. Что бы ты ни услышал обо мне в будущем, продолжай свято служить делу, которое ты избрал».

Я действительно больше ни разу о нем не слышал, но, по крайней мере, старался оставаться верным его последнему завету.

А теперь хотелось бы сказать несколько слов о том, какие чувства я испытывал в ту пору — не ради привлечения внимания к своей персоне, а потому, что для вас может оказаться интересным узнать психологическое состояние, по крайней мере, одного из агентов, работавших на идейной основе.

Я уже упоминал о том, что за первые два года не дал никаких положительных результатов. Но это не совсем верно. Самое первое разведывательное задание, которое я получил, было мне по душе и, как оказалось впоследствии, принесло реальные плоды. Мой советский друг поручил мне вновь посетить Кембридж, а также съездить в Оксфорд, где у меня был ряд связей, с тем чтобы осторожно восстановить контакты с бывшими друзьями из числа коммунистов или тех, кто сочувствовал коммунистическим идеям. Задание заключалось в том, чтобы составить подробный список вероятных кандидатов на вербовку с описанием их личных и политических качеств, перспектив и так далее.

Я привез такой список. Не открою большого секрета, если скажу, что в этом списке, в частности, фигурировали Гай Берджесс и Дональд Маклин. Боюсь, что другие имена из того списка еще не следует публично упоминать — даже в этой очень ограниченной аудитории.

Не успела эта операция закончиться, как я получил строгий приказ — неизбежный в создавшейся обстановке, но, тем не менее, воспринятый мною чрезвычайно болезненно. Мне было велено порвать абсолютно все открытые контакты с коммунистическим движением. Мне предстояло отказаться от подписки на марксистские издания, продать всю марксистскую литературу из моей библиотеки и никогда, никогда не покупать новых книг подобного рода.

Что еще хуже: я должен был разорвать отношения со всеми друзьями-коммунистами, причем таким образом, чтобы убедить их, будто я всегда являлся не тем, за кого себя выдавал. И действительно, вскоре я случайно натолкнулся в публичной библиотеке на одного из бывших соратников, который ужалил меня вопросом: «Ты что, и в Вене работал на полицию?» Что я мог ответить? Повернулся и ушел.

Тем не менее, друзья, я вовсе не собираюсь разжалобить вас до слез. Как гласит английская мудрость, «время залечивает все раны». Года через два-три мне удалось загнать боль утраты друзей в подкорку. Но это имело два важных для меня последствия. Во-первых, в вопросах личной дружбы я стал полностью зависим от моих советских контактов — а их сменилось немало. Во-вторых, я начал рассматривать далекую Москву в качестве своего единственного дома. В Советском Союзе меня часто спрашивают, тоскую ли я по родине. Отвечаю я всегда одинаково, и ответ этот исходит из глубины души: «А я и живу на родине». (Бурные аплодисменты.)

Хотелось бы особо подчеркнуть один факт — беспредельную зависимость агента от советского оперативного работника, у которого он находится на связи. Это накладывает на последнего огромную ответственность глубоко гуманного характера. Если у вас нет этого в крови, вы должны научиться этому. То, что я здесь сейчас говорю, — в определенном смысле крик души, обращенный к вам от имени всех тех, кто сотрудничает и будет сотрудничать с нашей Службой. Пожалуй, это самое важное из всего, что я собираюсь вам сегодня сказать.

Как меня предупредили, друзья, все вы в общих чертах знакомы с основными вехами моей карьеры, поэтому я не буду подробно останавливаться на различных эпизодах, имевших место в Германии, Испании, Франции, Англии или где-то еще. Вам, однако, следует знать, что с самого начала мой первый оперативный руководитель, а также двое его преемников упорно нацеливали меня на британскую Секретную службу как на главный объект проникновения. Задача эта казалась практически безнадежной. Официально Секретная служба вообще не существовала; сведения о ее личном составе содержались в строжайшем секрете, как и сведения о местонахождении штаб-квартиры. С какого конца начинать проникновение? Единственное, что я мог придумать, это сделать осторожные намеки нужным людям в нужных местах. Работа в «Таймс» обеспечила мне немало высокопоставленных контактов, в беседах с которыми я имел возможность обозначить неудовлетворенность журналистикой, а с началом войны — выразить желание заняться чем-то, напрямую связанным с военными усилиями. В конце концов у меня были все задатки для разведывательной работы. Я знал немецкий, французский и испанский языки; много путешествовал по Европе; о том, что представляет собой фашизм, знал не понаслышке. Поэтому в предположении, что я могу принести пользу на разведывательном поприще, не было ничего подозрительного или нереального. Само собой разумеется, о моем настоящем преимуществе — уже имеющемся практическом опыте работы с плащом и кинжалом — я умалчивал.