Елена Погорелая - Черубина де Габриак. Неверная комета

Дорогой Макс,

я уже три дня лежу, у меня идет горлом кровь, и мне грустно.

А Ваше письмо пришло сегодня, оно — длинное, ласковое и в нем много стихов.

Стало лучше. Ваш сонет «о гиене» лучший из трех; на Ваш я попробую ответить. Когда я приеду, буду рассказывать об образцах по лекциям Вяч<���еслава> Ив<���ановича>, а то писать все очень много. Теперь в субботу последняя лекция, но она будет носить характер conferee, так что писать о ней я не буду, а расскажу. [59] Письмо Е. И. Дмитриевой к М. А. Волошину от 13 мая 1909 года // Черубина де Габриак. «Из мира уйти неразгаданной…» С. 42.

Расставаясь в апреле 1909 года, Волошин и Лиля условились, что на лето она приедет к нему в «Дом поэта». Тогдашний сезон в Коктебеле стоял у истоков позднейших волшебных литературных сезонов, о которых потом с неизменной пронзительной ностальгией писали гостившие у Волошина сестры и братья Эфроны, М. Цветаева, О. Мандельштам, А. Белый, И. Эренбург… В то, первое, лето к Волошину собиралась компания пускай не столь звездная, но весьма примечательная: входившие в моду Алексей Толстой с красавицей женой Софьей Дымшиц, озорная Маргарита Гринвальд по прозвищу «Девочка» [60] С Гринвальд, известной свободой своего легкого женского нрава, Волошин обменивался добродушными письмами, иронично и чуть покровительственно, на правах старшего, спрашивая: «Что вы делаете? Кого ревнуете?» Та откликалась: «Ревную Вас и Нэлли (имя героини „Униженных и оскорбленных“, с которой по юности ассоциировала себя Лиля. — Е. П .), но кого к кому, не понимаю…» (цит. по: Волошин М. А. Собрание сочинений. Т. 9. С. 443). Этот краткий обмен репликами как нельзя лучше показывает, что зарождающееся между Лилей и Волошиным чувство не осталось незамеченным среди их общих друзей. , собственно Лиля Дмитриева и Николай Гумилев, который весной 1909 года также увлеченно переписывался с Волошиным и обменивался с ним сонетами:

Дорогой Максимилиан Александрович,

Вы меня очень обрадовали и письмом, и сонетом. И вызовом. На последний я Вам отвечаю в этом письме через два часа после его получения. Я написал еще сонет — посвящение Вячеславу Иванову, и он пишет мне ответ. Если хотите поспорить с более достойным Вас противником, я прилагаю Вам мои рифмы: — книга — полудней — рига — будней — расстрига — трудный — верига — судный — слоновью — пророку — сердца — единоверца — Року — кровью. Как видите, рифмы не вполне точны. Это Ваш развращающий пример. В Коктебель я думаю выехать числа 27-го, вряд ли раньше, может быть, позже. [61] Письмо Н. С. Гумилева к М. А. Волошину (около 20 мая 1909 года) // Цит. по: Агеева Л. И. Указ. соч. С. 67.

Обращает на себя внимание как напряженность общего интеллектуального, поэтического пространства, в котором находятся этой весной все участники действия: Лиля, Гумилев, Волошин, зажженный их энтузиазмом Иванов, — так и проскальзывающая усмешка незримых распорядителей, в чьих руках напряглись нити судеб пока что беспечных, ни о чем не подозревающих персонажей. Олимпийские ли это боги, царящие в Коктебеле, инферны, таящиеся под куполом «Башни», вызванные символистским волхвованием «демоны глухонемые»? Кто подсказал Гумилеву разящую формулировку — «Вы меня очень обрадовали и письмом, и сонетом, и вызовом», и вспомнил ли эту формулировку ее адресат, стоя под пистолетом прежнего друга на берегу Черной речки? А уж как вписывается в это пространство незлобивая эпиграмма А. Толстого: «Косясь на дуло пистолета, / Считает медленно шаги. / Ах, ямбы вечные враги / Для долговязого поэта…» — написанная еще до печально известной дуэли!

Однако не будем спешить. До поединка Гумилева с Волошиным еще около полугода, еще не родилась на свет Черубина де Габриак; Лиля Дмитриева еще спешно доучивает своих девочек и только 25 мая, распустив учениц на каникулы, отправляется в Коктебель вместе с вызвавшимся ее сопровождать Гумилевым.

Впрочем, подробности их короткого, но насыщенного романа заслуживают отдельной главы.

«Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей», — писал Гумилев в пору ранней и пылкой влюбленности в Лилю.

Любопытна эта отточенная лирическая формулировка. О чем она? О лебединой верности, на которую вправе был надеяться Гумилев? Или это нечто вроде пароля? Еще девочкой Лиля грезила сказками Андерсена; в воспоминаниях она называет «Русалочку», однако, учитывая весь контекст ее жизни, наиболее близким ей представляется «Гадкий утенок» — история чудесного преображения и, главное, обретения собственной стаи-семьи. Могла ли она не сопоставлять судьбу утенка-подкидыша со своей личной историей, могла ли не ждать превращения в прекрасного лебедя?

Да и сам Гумилев… В воспоминаниях современников о его детстве и юности нередко появляется образ именно такого гадкого утенка — неловкого, косоглазого, угловатого, надменного от робости и неуверенности в себе, — а в многочисленных описаниях преобладают птичьи ассоциации. «В нем было что-то павлинье: напыщенность, важность, неповоротливость» [62] Ср. с шуточными стихами «советского графа» о коктебельском сезоне — 1909: «Как Гумилев стянул носки / И бегал журавлем уныло…» и с уже процитированными строками о «долговязом поэте». , — рассказывает А. Толстой. «Бледного юношу с глазами гуся» описывает Андрей Белый. «Только, ставший лебедем надменным, / Изменился серый лебеденок», — со свойственной ей афористичностью довершает метафорический ряд Анна Ахматова…

Возможно, образ существа «лебединой породы» был близок обоим — и Лиле, и Гумилеву — как обещание преображения? Преображения близкого: в 1909-м гумилевская поэтическая карьера — на взлете, да и Лиля, кажется, обретает свою «семью», уже практически на равных общаясь с представителями тогдашней богемы и участниками «Академии поэтической». После первой их встречи не прошло и двух лет, а сколь многое изменилось!

Как уже было сказано, в первый раз Лиля увидела Гумилева в Париже в студии Себастьяна Гуревича. Он показался юной студентке Сорбонны совсем еще мальчиком: «бледное, манерное лицо, шепелявый говор, в руках он держал небольшую змейку из голубого бисера. Она меня больше всего поразила». [63] Дмитриева (Васильева) Елизавета. Исповедь // Габриак Черубина де. Исповедь. С. 273. Поразила настолько, что Лиля вспоминает об этом спустя почти двадцать лет? Интересно, почему поразила? Просто ли приглянулась красивая безделушка (Лиля, чьей натуре был присущ эстетизм, порой тосковала по красивым вещам, доверчиво писала друзьям о своей тяге к бусам, изящным книжным переплетам…) — или в змейке она, начинающая теософка, углядела оккультный символ, втайне сближающий ее с Гумилевым, который тоже в ту пору увлекается оккультизмом и эзотерикой?