Елена Погорелая - Черубина де Габриак. Неверная комета

Собор Святого Михаила Архистратига возвышается на Среднем проспекте Васильевского острова — там, где Лиля провела все свое детство, где училась, куда мечтала вернуться. Так и получится, но не сразу: в 1922-м с вокзала она едет прямо к Лиде Брюлловой-Владимировой, которая нанимает квартиру на Почтамтской. Лилю встречает плачущая от радости подруга, «почти сестра», и ее ясноглазые дети — жизнерадостный школьник Юра, Наташа, которую Лиля запомнила двухлетней крошкой, а теперь ей уже шесть, у нее фамильные брюлловские глаза и улыбка красавца Владимирова…

Как только Лиля увидела их, ей стало ясно — она хочет жить рядом с Лидой и больше не расставаться. Но в маленьких комнатах на Почтамтской нет места, к тому же в июле 1922-го к семье возвращается Дмитрий Владимиров, бывший деникинский офицер, арестованный за участие в Белом движении и больше года проведший в Москве в заключении. Вскоре после его возвращения подыскивается жилье. Выбор Владимировых и Васильевой падает на аккуратный двухэтажный особнячок на Английской набережной (после переименованной в набережную Красного флота) — в самом конце, на берегу Ново-Адмиралтейского канала: пусть этот дом далеко от мест службы, зато две небольшие квартиры расположены на одной лестничной клетке, из окон видны Васильевский остров и строгая церковь Успения Пресвятой Богородицы, а прямо перед крыльцом несет темные волны Нева.

Английская набережная, дом 74, квартира 7 — это последний адрес Лили Дмитриевой-Васильевой в Петербурге.

Туда же в 1925-м переберется и Елизавета Кузьминична, ввиду частых отъездов Васильева поселившаяся у дочери и взявшая ее полунищенский быт в свои руки. Пореволюционные годы пожилой акушерке дались тяжело: она голодала, потеряла здоровье (в официальных протоколах допросов Васильевой Елизавета Кузьминична значится как «инвалидка»), утратила связь со старшим сыном Валерианом и с Еленой Брюлловой-Зарудной, заменившей ей дочь; страшным ударом стала для нее весть о расстреле Елены большевиками якобы за связь с эсерами, а на деле — за то, что она, мать шестерых детей и учительница гимназии, на одну ночь приютила у себя раненого эсера… Иллюзий по поводу новой власти Елизавета Кузьминична не питала и стремилась сделать все возможное, чтобы обеспечить если не безопасность, то по крайней мере домашний уют и здоровье последней оставшейся рядом с ней дочери. Тем более что хотя Лиля, как это было ей свойственно, тут же с усердием принимается за работу (ее оформляют на должность заместителя заведующего литературной частью ТЮЗа, коим являлся Маршак, то есть отбор, подготовка и литературная обработка рукописей, присылаемых в ТЮЗ, полностью осуществляются ими), здоровье ее ухудшается с каждым годом. Резкая смена климата ей, бывшей туберкулезнице, была противопоказана, переезды с юга на север давали чрезмерное напряжение на сердце, и она тихо жаловалась в письмах Архиппову, что ей трудно писать, ведь практически каждый день она переносит сердечный припадок. «Боль я переношу легко, но потом силы так падают, что я не могу шевелить руками и мне бесконечно грустно» [216] Письмо Е. И. Васильевой к Е. Я. Архиппову от 5 января 1925 года // Черубина де Габриак. «Из мира уйти неразгаданной…» С. 123. , — признавалась она, но работала несмотря ни на что.

Работа не переводилась, платили же мало. Владимировы нуждались — в Петрограде им пришлось едва ли не тяжелее, чем Лиле в Екатеринодаре. Дмитрий Владимиров воевал, сперва с красными, потом — с белыми, был арестован, отправлен в концлагерь, вернулся из лагеря с волчьим билетом, и брать на работу его не хотели. Он подрабатывал счетоводом в различных конторах. Лида тоже была арестована как жена белого офицера, ее продержали под стражей около месяца, осудили на год условно; она долго мыкалась по приработкам, устроилась секретарем в музыкальный отдел Наркомпроса, дрожала за место…

Так что, обжившись, Лиля сразу же принялась за помощь подруге: договорилась с Самуилом Яковлевичем и устроила Лиду в ТЮЗ заведующей делопроизводством. Денег в театре было немного, но выручал человеческий фактор — содружество близких по духу, самоотверженных, добрых и смелых людей. До поры до времени ТЮЗ не боялся опальных граждан и предоставлял им работу вплоть до середины 1930-х годов. До второго ареста в театре служил в бухгалтерии даже бывший белогвардеец Владимиров! Его и Лидино устройство на работу обнаруживает, какое участие принимала Лиля в своих друзьях, как ненавязчиво, но деятельно старалась помочь им. И у нее получалось: Владимировы останутся при театре даже тогда, когда Лилю задержат и вышлют, а в 1935 году сотрудники ТЮЗа, преодолев страх перед всемогущими органами, «трогательно и сердечно» проводят Лидию Павловну в ссылку в Караганду.

Сама же Лиля, увы, в ТЮЗе надолго не задержалась. То есть сначала все шло хорошо: пьесы Васильева и Маршака, встреченные актерами на ура, сформировали репертуар ТЮЗа на весь сезон 1922/23 года и были включены в афишу открытого в 1923-м Кукольного театра; Лиля писала для сформированной при театре детской художественной студии; пьесы, которые нужно было редактировать и готовить для постановки, в литературную часть театра поступали потоком… Однако в августе 1924-го, накануне нового сезона, Лиля вдруг подает заявление на обучение при Высших курсах библиотековедения и уходит из ТЮЗа.

Причин тому может быть несколько. Во-первых, ревность Софьи Михайловны Мильвидской-Маршак, очевидно надеявшейся, что по возвращении из Екатеринодара дружба мужа с Васильевой прекратится, и крайне недовольной тем, что их общение не прерывается. Во-вторых, ее екатеринодарская служба в Осваге: Лиля хорошо понимала, что большевиками сотрудничество с Деникиным вряд ли будет забыто, а в театре, как ни крути, она была на виду. Ей не хотелось ни раньше времени подставлять себя под удар, ни навлекать неприятности на сослуживцев (примечательно также, что, несмотря на личное распоряжение наркома о приезде Васильевой и явное Лилино влияние на руководство театра — ведь неспроста же Владимировых оформили на работу без проволочек, — ее фамилии в официальных документах театра не значится, числилась она там как внештатник). Скорее всего, обе эти причины заставили Лилю уйти: работать над пьесами без Маршака ей не хотелось, а Маршак в середине 1920-х годов, плотно занявшись советской детской литературой и находясь на пути к званию первого детского писателя нового времени, рвал екатеринодарские связи и избегал тех, кто помнил о его давнем сотрудничестве с белой прессой. Так его дружба с Лилей к 1924 году сошла на нет. Софья Михайловна, упирая на безопасность семьи, убедила его прекратить отношения — а Лиля, не жалея становиться причиной семейных раздоров, тихо отошла в сторону и оставила ТЮЗ.