Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Будущий поэтический феномен Есенина объясняется в первую очередь тем, что выросший пусть и не совсем в семье «крестьянина», но в истинно мужицкой, низовой среде, познававший приметы и поверья не путём «хождения в народ», а в силу рождения и взросления среди этого самого народа, он едва ли не первым из так называемых крестьянских поэтов в полной мере воспринял и органично использовал все новейшие модернистские навыки, где-то ухватив на слух, где-то интуитивно, где-то выучившись.

Если, чуть упрощая, распределить есенинских поэтических предшественников по группам, то картина получается такая.

Одни знали мировую культуру, но огромность собственно национальной, крестьянской, многовековой, молчаливой навёрстывали.

Другие «вырастали из народа» — но затем, как правило, в полной мере не преодолевали сомнительный статус «самородка».

Есенин стремительно сшил первое со вторым: русское мужицкое, национальное — с мировым.

То, что, скажем, Пушкин, Лермонтов и Александр Блок получили, вглядываясь в лица и вслушиваясь в голоса «простых» русских людей, Есенину досталось просто так, у него этого опыта было предостаточно — не нарочитого, «исследовательского», по пути «из Петербурга в Москву», а обыденного. Именно в силу этого у Есенина была фора, которой надо было суметь воспользоваться. Что он и сделал: умело, органично, с — его словечко — «ухватистой» дерзостью.

В силу разных причин подобным образом не смогли раскрыться ни предшественники Есенина — Алексей Кольцов, Иван Никитин, Иван Суриков, ни многие его старшие товарищи — к примеру, Спиридон Дрожжин или Пимен Карпов.

При всём безусловном вкладе каждого из названных поэтов в русскую культуру разница между ними и Есениным неоспорима: он — единственный интегрированный в мировую культуру крестьянский поэт. Те — часть нашей национальной мозаики, он — всемирной.

Тем не менее к 1904 году культурный разрыв между цивилизованной городской средой, куда Есенин попадёт через считаные годы, и тем жизненным укладом, который был привычным для его рода, — был поистине огромным.

Шансов преодолеть этот разрыв одним рывком почти не имелось.

Не только Блок, Белый, Кузмин или Мережковский происходили из дворян, но и Маяковский, и Ходасевич, и Адамович.

Брюсов, да, был из купеческого рода, но получил блестящее образование, рос и жил в центре Москвы. Равно как и сын академика Санкт-Петербургской академии художеств Борис Пастернак, обучавшийся в Марбургском университете в Германии и окончивший Московский университет. Равно как и сын купца первой гильдии Осип Мандельштам, выросший в Петербурге, учившийся в Санкт-Петербургском университете, в Сорбонне и Гейдельберге.

Будущие есенинские соратники Ивнев, Мариенгоф, Шершеневич — и те имели в своих жилах дворянскую кровь!

И главное, отцы каждого из названных читали газеты. Раскрывали утром — и читали. А Сергей мог до самого поступления в училище ни одной газеты в глаза не увидеть, не пошелестеть ею. И вообразить деда Титова или бабку Аграфену с газетой в руках нет никакой возможности.

Сергей Есенин стал первым по-настоящему грамотным представителем своего рода за сотни лет. Пусть кто-то из его прадедов в силу природного ума мог дорасти до деревенского старосты — никакого, даже самого отдалённого сравнения с дворянским, профессорским, купеческим, городским воспитанием всё это иметь не может.

Впрочем, тот факт, что отец его всё-таки научился к тому времени носить городскую одежду, отчасти даже франтовать, всё-таки сыграл свою роль. Уже в детстве Сергей мог догадаться, что этот маскарад ему по силам.

Хотя одним маскарадом было не обойтись.

А вот с науками, которые предстояло постичь, дело обстояло сложнее.

Согласно Положению о начальных народных училищах, там преподавали всего шесть предметов. Закон Божий — краткий катехизис и Священную историю. Чтение — по книгам церковным и гражданским. Письмо. Четыре действия арифметики. Церковное пение.

Мужикам — достаточно.

Позже прибавятся минимальные курсы истории и географии.

Когда иные ревнители предреволюционной старины рассказывают о масштабных сдвигах в народном образовании в начале прошлого века, не мешает всё-таки помнить, что со знанием четырёх действий арифметики и навыком церковного пения сложно управлять даже трактором, не говоря уже о космическом корабле.

И для того, чтобы занять на книжной полке место меж Байроном и Пушкиным, требовался иной багаж.

Мать наконец-то появилась, когда Сергей уже учился, в зиму 1904/05 года.

Они с отцом помирились.

Сначала Александр Никитич наведывался к ней в Рязань. Потом она переехала к нему в Москву, где даже поработала на кондитерской фабрике.

Внебрачный сын Саша был передан на воспитание константиновской соседке Екатерине Разгуляевой. Всю жизнь Татьяне Фёдоровне из неведомых доходов придётся платить соседке деньги на его содержание.

Как Разгуляева объяснила, откуда у неё взялось годовалое дитя, сведений до нас не дошло; но в деревне удивительным образом мало кто знал, что Татьяна нагуляла ребёнка.

Ни на Татьяну, ни на Сергея пальцем никто не показывал.

Причин для возвращения матери домой было сразу несколько: мало того что Сергей рос без родителей, так ещё и бабка Аграфена вдруг повела себя совершенно неожиданным образом: зная о грехе снохи, именно она с какого-то момента более всех настаивала на её возвращении в семью.

Зимой Сергей переехал обратно к бабке Аграфене, с которой прожил под одной крышей до 1908 года, — о чём опять же в автобиографиях не сказал ни слова.

Никаких отношений у него с бабкой Грушей так и не сложится.

А с вернувшейся матерью?

Своей близкой знакомой, журналистке Софье Виноградской, Есенин обмолвился как-то, что мать в детстве «принимал за чужую женщину».

Надежде Вольпин рассказал жуткую историю: как болел тифом, но сквозь бред осознавал происходящее, а мать, достав из сундука холст, начала шить ему саван: «Вовек ей этого не забуду! До конца не прощу».

Не было никакого тифа и никакого савана — но эта история для чего-то Есенину была нужна.

Своей последней жене Софье Толстой «говорил, что мать в то время много пила и била их».

Константиновский знакомый Николай Сардановский отмечал, что Есенин «враждебно относился к своей семье», но в первую очередь, кажется, к матери.

После школы Сергей каждый день возвращался к Титовым. К Есениным приходил только ночевать.

В начале весны в Константиново заехал отец.

В деревне на него смотрели косо: он не пил и с местными мужиками не очень общался. Тогда, наверное, Сергей с удивлением обратил внимание, что отец читает книги: никто из мужиков этого не делал.