Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

В 1916 году двадцатилетний Есенин, казавшийся почти подростком, и Клюев, тридцати одного года, выглядевший лет на десять старше своего возраста, приехали из Петрограда в Москву: брать Белокаменную, утверждать славу.

Есенин был на восходе своего дара.

Клюев называл Есенина жаворонком: тот ёжился, но пока терпел.

Гуляли по Москве; Клюев наставлял, Есенин посмеивался; но, когда что-то важное звучало, вдруг затихал, слушал очень серьёзно, запоминал.

Ещё вчера бывший учеником, к тому году Есенин стал настоящим мастером. Просто не все пока об этом знали.

Но он уже слышал весть: «…говорят, что я завтра стану / Знаменитый русский поэт».

Есенин мечтал об этом более всего — и всё сбывалось.

Клюев тоже видел, что жаворонок его завтра устремится прочь.

Гуляли поэтому подолгу; из любых гостей шли пешком, трезвые. Есенин тогда даже не курил толком.

Часа в три ночи оказались у храма Христа Спасителя, решили зайти внутрь.

Клюев перекрестился степенно, со значением, поклон положил глубокий.

Есенин тоже перекрестился — и не столько поклонился, сколько боднул непослушной головой: здравствуй, Господи, это я.

Щурились в полутьме на горящие свечи, после уличного сквозняка перестраивали дыхание на другой вкус.

Оба притихли.

От стены шагнула схимница в чёрном плате и, указав на Есенина, велела спокойно:

— Уходи отсюда, висельник.

«Он не такой, как мы, он бог знает кто…» — говорил Александр Никитич Есенин про своего сына Сергея.

Отец, как утверждал Сергей, сам слагал песни. Их не записали. Более того — сын, обладавший уникальной памятью и помнивший сотни стихов наизусть, из сочинённого отцом не запомнил ни строчки.

Никто из сестёр Сергея не упоминает о литературных опытах отца.

Скорее всего, Есенин это придумал. Быть может, раз, подзабыв текст, отец на свой лад переиначил какую-то песню — получилось вроде сам сложил.

Что-то же нужно про отца сказать. Хоть что-то.

В биографии или, вернее сказать, в мифологии Сергея Есенина отца как бы и нет.

Есенин говорил неоднократно, всякий раз почти случайно, что отец у него — красивый, умный. Первый свой гонорар он отдал отцу, но… спроси у любого: был у Есенина отец? А что за отец?

Никто толком не знает.

Мать точно была, в шушуне.

Причём с матерью всё не так просто, как может показаться по есенинским стихам. И всё равно — со временем мать он канонизировал.

А у отца — даже имени-отчества толком нет, если судить по написанному Есениным.

В короткой автобиографии 1916 года Есенин пишет о себе: «сын крестьянина».

В автобиографии от 14 мая 1922 года: «Я сын крестьянина». И дальше: «С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери».

В автобиографии 1923 года: «Сын крестьянина».

Ни в одной из трёх автобиографий мало того что по имени-отчеству отца не считает нужным назвать, но ещё и ни слова о нём не говорит — хотя с тёплыми чувствами вспоминает деда, бабку и дадьёв по материнской линии и тем более поэтических учителей.

В автобиографии 1924 года у отца наконец появляется имя — но более ничего. И здесь Есенин в который раз пишет о бабке, деде с материнской стороны, няньке; появляется припадочный дядька; упоминает он Городецкого и Блока.

В последней автобиографии 1925 года нет ни отцовского имени, ни «сына крестьянина» — зато снова: дед, бабушка, дядья; всё те же поэты старшего поколения, однажды признавшие в юном Есенине если ещё не равного, то достойного.

Отец между тем потерялся.

Что же у нас с отцом?

Александр Никитич в ранней юности пел в церковном хоре дискантом. Возили его на свадьбы и похороны: красивый, поёт. Что-то в этом уже есть от будущей судьбы его сына.

Матери — то есть бабушке Сергея Есенина — предлагали отдать Сашу в рязанский собор певчим. Но та рассудила иначе. Вместо храма угодил он двенадцатилетним мальчиком в Москву к мяснику. Всё, что успел накрестьянствовать, — в лучшем случае пацанские подсобные работы: сено поворошить, корову пригнать, подойник принести.

Проще говоря: никаким крестьянином Александр Никитич не был.

Есенинская поэтическая строчка: «У меня отец крестьянин, / Ну а я крестьянский сын» — это метафора.

Но «У меня отец лавочник, а я сын лавочника» — так не прозвучало бы.

Может, отец казался Есенину недостаточно, что ли, колоритным?..

(Деревенские вспоминали его как «тихого» и «скромного»; разве такой отец должен быть у будущего всероссийского хулигана?)

Пробыв шесть лет мальчиком на побегушках, Александр Никитич дорос до приказчика. (Сёстры Есенина, избегая слова «приказчик», имевшего в те времена исключительно отрицательные коннотации, называют его мясником.

Был мальчиком на побегушках, дорос до мясника — получалось вроде как отец скотину забивал сам; но нет — он, серьёзный и ответственный парень, присматривал за всеми остальными: считал, торговал, докладывал купцу.)

В 1891 году, 8 июля, восемнадцатилетний Александр Никитич женился на шестнадцатилетней Татьяне Фёдоровне Титовой.

Таня себе другого константиновского паренька желала — но родители её слушать не стали.

Невесту, чтобы не сбежала, не выпускали из дома, а накануне венчания посадили в подпол.

Венчаться повели прямо из подпола — холодную ещё, будто чуть ослепшую от солнечного света.

Свадьбу играли в день почитания Казанской иконы Божией Матери. В праздники, тем более престольные, венчают редко, но тут обе семьи были уважаемые, приметные, а жениху московский купец дал всего несколько отгульных дней.

Детей у них три года не было — не получалось. Свекровь, конечно, винила в этом молодую сноху.

Первым, в 1894 году, у них родился сын Пётр. Прожил десять месяцев и умер — 21 ноября того же года.

Вторым — 21 сентября (по новом стилю — 3 октября) 1895-го — появился на свет Сергей.

Зачали его через месяц, а то и меньше, после похорон первенца: ждать нечего, всё равно мужу скоро в московскую лавку возвращаться, а то другого приказчика найдут.

Родился Сергей в доме деда по отцовской линии. Крестили спустя три дня после рождения, в храме в честь Казанской иконы Божией Матери села Константиново. Назван был в честь преподобного Сергия Радонежского.

Имя выбрала мать, с отцом не советовалась. Бабка по отцовской линии пыталась возражать, но мать настояла на своём, и совершавший обряд священник Иоанн Смирнов её поддержал. Это была уже не первая размолвка снохи со свекровью и далеко не последняя.