Елена Тришина - Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

Много позже, Натана уже не было, Миша вспоминал день их знакомства и говорил: «Я не мог поверить, что серьезный исследователь, автор научных книг, может вот так запросто сам предложить кому-то написать рецензию, причем незнакомому человеку. И не надо упрашивать, уговаривать, такого со мной еще не случалось». Они подружились сразу и всерьез. Тем более у обоих был общий близкий друг Стасик Рассадин.

Миша очень не любил ходить в гости, он предпочитал принимать у себя, где хозяйничала блистательная Регина. Ее приемы славились по всей Москве: она не только необыкновенно вкусно готовила, но с удивительным изяществом сервировала стол. Сама она никогда не садилась за стол, приносила еду, уносила, прохаживалась за нашими спинами и легко, ненавязчиво вставляла по ходу разговора какие-то реплики, всегда к месту и умно.

Регина, по моему представлению, была для Миши идеальной женой: она вела все его дела, помнила даты концертов, спектаклей, кому на что надо оставить пропуск, помнила все знаменательные даты его детей и друзей, следила, чтобы дети от прежних браков обязательно получали деньги от всех заработков Миши, делала всё четко и своевременно.

Мы оказались вместе в Питере, Миша тогда снимал «Пиковую даму», съемки шли туго и тяжело. Регина в гостиничных условиях на плитке готовила Мише протертые супы и каши и возила на съёмочную площадку. Она никогда не склоняла Мишу к работе ради заработка. При Регине Миша, можно сказать, был бессребреником. И когда он значительную часть гонорара за фильм «Покровские ворота» пожертвовал в какой-то благотворительный фонд, она без колебаний поддержала его.

Регина всегда следила за составом гостей и нас чаще всего приглашали вместе с Рассадиными. Какие замечательные разговоры вели мужчины! Женщины в основном помалкивали, только Аля Рассадина иногда позволяла себе вставить какое-нибудь замечание, которое Стасик всегда с жаром поддерживал. А я только переводила глаза с одного собеседника на другого. Иногда вспыхивали яростные споры.

У Миши был один недостаток, и он же – его большое достоинство: загораясь идеей, он мог говорить только о ней, ничто в мире его больше не интересовало. Помню, он готовил новую концертную программу по стихам Пушкина и хотел включить в нее «Клеветникам России». Тоник и Стасик встали на дыбы: «Ни в коем случае ты не должен сегодня читать это стихотворение. Оно не делает чести Александру Сергеевичу». Миша долго не соглашался: «Поэзия и политика – две вещи несовместные, по крайней мере, для меня», – утверждал он, но всё-таки уступил друзьям.

Конечно, жить с Мишей Регине было очень непросто. Вообще, когда человек целиком погружается в свои планы и может думать только о них, совершенно не обращая внимания на близких людей, этого уже достаточно жене, чтобы не испытывать большого счастья. А Миша при этом еще и пил. И погуливал. Регина была ревнива. У знаменитого привлекательного нестарого актёра жена никак не может быть ревнивой, она должна верить всему, что говорит ее муж. Вот этого Регина как раз не могла. Она всё надеялась, что победит его пристрастие к выпивке, она боролась с этим как могла, но безрезультатно.

Миша, правда, никогда не опаздывал на свои выступления, никогда не срывал их, но во хмелю он совершенно терял над собой контроль, становился невероятно агрессивным. В таком состоянии он мог любому человеку наговорить невероятные гадости, и есть немало людей, которые с ним рассорились после таких загулов.

По-моему, Натан был единственным, кого Мише не удалось вывести из себя. Помню, как у себя в доме он вдруг начал набрасываться на собравшихся гостей, а когда Натан попробовал его утихомирить, он закричал на него: «А ты вообще молчи! Пишешь такие заумные книги, ни один нормальный человек их прочитать не может!» Натан захохотал, а я разозлилась.

Дома Тоник меня весело утешал: «А ты думала, что все так и обожают твоего Натана? Нет, моя дорогая, это далеко не так, и твое счастье, что ты не слышишь, что обо мне говорят коллеги!»

Самое большое наслаждение мы получали, слушая Мишино чтение. Как он замечательно читал! И как при этом он наслаждался сам! С каким удивительным пониманием и вдохновением он читал Бродского, к поэзии которого мы с Натаном долгое время оставались глухи, но в Мишином исполнении оценили и полюбили. Сколько раз, возвращаясь под утро от Миши, Натан говорил, улыбаясь: «Мишка, как всегда, говорил только о себе. Но как это интересно! И никогда никакого маразма!»

Под маразмом Натан понимал пустую болтовню, светские сплетни – то, чего он не переносил. И Миша тоже. Я никогда не слышала от него ничего из жизни своих товарищей. А как хотелось послушать! Ведь это происходило в эпоху, когда наши звёзды еще радостно и прилюдно не раздевались, а журналисты не полоскали их грязное белье. Несколько раз я пробовала выведать у Миши что-нибудь, а он отмахивался и говорил: «Только не начинай разговор про искусство: кто с кем живет!»

В 1987-м Миша через Де Ниро устраивает Регине приглашение в Америку. Она уезжает и исчезает из Мишиной жизни. Он долго не может понять, что происходит: ни звонков, ни писем. Наконец он разыскивает ее через старинного приятеля Барышникова, и она сообщает, что остается в Нью-Йорке и к нему больше не вернется. Миша потрясен. В эти месяцы он особенно сближается с Алей Рассадиной и со мной, он часами обсуждает с нами свою незадавшуюся семейную жизнь. Не знаю, как Аля, а я ни словом не напомнила Мише, какие сцены он устраивал Регине. Он действительно страдал и, кроме всего, он совершенно не мог жить один. Дело было не только в бытовых проблемах, ему был необходим постоянный слушатель и сопереживатель. И очень скоро он снова женится. Этот брак не принес ему счастья, но дал двух замечательных детей и ту полноту и глубину отцовской любви, которой он не сумел по причине молодости испытать со старшими детьми. Сын Миша рождается в 1990 году, и сразу же молодая жена заводит разговор о необходимости эмиграции в Израиль. Сначала Миша об этом и слышать не хочет. «Она с ума сошла! Кому я там нужен, я русский актер, я не знаю никакого иностранного языка и никогда не смогу его выучить». Но нам, Мишиным друзьям, сразу становится очевидным, что он обречен на отъезд: во всех житейских вопросах он слабохарактерен и легко поддается женскому влиянию.

Так и случилось. Летом девяносто первого Миша с семьей уезжает в Тель-Авив. Судьба так распорядилась, что я тоже оказалась в этом городе и даже почти на той же улице. Не было дня, чтобы мы не встречались. Миша сотни раз читал мне на иврите роль Тригорина, которую он должен был играть в Камерном театре. Он много выступал в разных залах и больших, и совсем маленьких с чтением стихов. Не думаю, что среди тех, кто приходил на его концерты, было так уж много любителей поэзии, но они любили Мишу, знали его в основном по старым фильмам, радовались, что он здесь и очень хотели поддержать. Миша много снимался в рекламе, по-моему, неплохо зарабатывал, но очень тосковал. Ему не хватало общения с коллегами, московских театров, хороших книг. Семейная жизнь тоже не радовала. Ему без конца приходилось думать о новых и новых заработках. Он рано начал говорить о возвращении. Его желание натолкнулось на яростное сопротивление жены, она и слышать об этом не хотела. Но Мишино желание всё укреплялось. И, в конце концов, он вернулся.