Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Пришло время остановиться. Я сказала:

– Да нет, всё же не думаю, что это правда. Рихард, вообще у меня к вам был вопрос про Гесса, но не про Рудольфа, а про Вольфа-Рюдигера. Уж с ним-то вам, наверное, доводилось общаться?

Фон Ширах сложил руки в пухлый замок, положил его передо мною на стол. Он вздохнул:

– Нет, может, когда-то очень давно. Я ничего не помню. Знаю, что Вольф-Рюдигер давно умер. Лет семь-восемь назад, кажется. И все знали, что именно его доконало. Он же всю свою жизнь посвятил вызволению отца из тюрьмы Шпандау. – Фон Ширах вдруг замолчал, тяжело вздохнул и снова продолжил: – Мне кажется, он был подвинут на своем отце. И, как и все мы, ничего толком про него не знал. Вольф писал письма во все страны, политикам, просто влиятельным людям, говорил им, что отца надо выпустить. Что это издевательство – держать огромную тюрьму ради одного узника…

Я должна напомнить, что Бальдур фон Ширах и Альберт Шпеер были последними осужденными нацистскими преступниками, которые, отсидев весь срок в Шпандау, покинули ее пределы. В день, когда их отпустили, Рудольф Гесс остался единственным узником громадной тюрьмы: он получил пожизненное заключение и провел в Шпандау еще 21 год – до самой своей смерти.

«Сегодня, в последний день, Гесс и Ширах до самого вечера вместе гуляли в саду. Гесс явно передавал сообщения для своей семьи… Когда я выразил сомнения, что Ширах передаст сообщения его семье, Гесс взорвался. Он в ярости накинулся на меня:

– Как вы можете подозревать нашего товарища Шираха в таких вещах!..

Позже я узнал от Вольфа-Рюдигера Гесса, что в последующие годы Ширах ни разу не навестил фрау Гесс и ни разу не связался с сыном Гесса» 45 45 Шпеер. Шпандау. С. 514. .

Рихард фон Ширах продолжал:

– Сын Гесса, Вольф, даже организацию создал – что-то типа «Общества освобождения Рудольфа Гесса», которую, кажется, потом признали экстремистской. Но больше я ничего не знаю, кроме того, что у сына Гесса – трагическая судьба. Он умер, кажется, от инфаркта – по крайней мере, я прочитал где-то в Интернете.

– Вам не жаль его? – спросила я.

Фон Ширах пожал плечами:

– Это было его право – хлопотать за отца, посвятить себя ему.

– Но отец его умер аж в 1987-м!

Ширах подавил глубокий вздох и уныло посмотрел на свою опустевшую чашку кофе:

– Ну да. А сын, вместо того чтобы успокоиться и уже заняться своей семьей – у него двое или трое детей, – затеял суд с Великобританией! Невообразимо! Он обвинял страну, точнее, ее спецслужбы, что они убили его отца.

Я посетовала:

– Не успела с ним встретиться, к сожалению, но, как я понимаю, он был странным человеком. Он утверждал, будто не было газовых камер, а узники концлагерей работали за зарплату, так что жаловаться им не на что. Никто почти не погиб: трупы на хронике – это советская пропаганда, а Гитлер был прекрасным управляющим.

– Омерзительно. – Рихарда передернуло. – Хорошо, что я не стал его другом.

– А был шанс? – вцепилась я в собеседника, желающего уйти от этой темы и демонстративно отводящего глаза в сторону. Фон Ширах нехотя проскрипел в такт стулу:

– Шанс, наверное, был. Но мы же объединяемся по принципу интереса друг к другу, а не из желания воссоздать скамью подсудимых – мол, вот фон Ширах, вот его товарищ Гесс, а вот Риббентроп или Франк. – Тут Рихард брезгливо поморщился. – Мы не хотим этого. Наши родители и при жизни никогда не были дружны, всё, что их объединяло, – это Гитлер, а потом – Нюрнбергский процесс. Ничего общего у этих людей не было.

– Забавно, – улыбнулась я.

Рихард насторожился.

– А что тут забавного?

– Я вдруг подумала, что дети героев – к примеру, сын Эрвина Роммеля и сын фон Штауффенберга, – находятся в приятельских отношениях и очень нежно друг о друге отзываются.

Ширах звякнул о блюдце опустевшей чашкой из-под кофе, которую он до этого перевернул дном к верху, чтобы последняя капля упала ему на язык:

– Это личное. Вряд ли дело в их отцах.

– Кстати, Рихард, а вы знаете, что прах Рудольфа Гесса перезахоронили? Совсем недавно.

– Конечно, – кивнул тот, – только не перезахоронили, а эксгумировали останки, чтобы не было этих диких сборищ неонацистов, которые сотрясали весь Вунзидель. Это ужасно!

– А где могила вашего отца? – поинтересовалась я. Рихард изменился в лице. Он сказал:

– В Крефе. На реке Мозель.

– Вы бываете там?

– Думаю, там есть кому за ней приглядеть. Я хочу заказать воды, – прохрипел Ширах.

– А правда ли, что на могильном камне надпись, которую хотел ваш отец?

Ширах отвернулся и сказал, глядя куда-то в сторону:

– Я не знаю, какую он хотел надпись.

– Хорошо. А какая есть?

Рихард вздохнул, давая понять, что эта тема ему скучна, и выплюнул через губу:

– «Я был одним из вас».

– И?

– Что?

– Он, думаете, был одним из них?

– Да я вообще не знаю, кому это адресовано, – покраснел Рихард, – наверное, немецкому народу.

– Мог бы просто попросить выгравировать сверху Dem Deutschen Volke 46 46 «Немецкому народу» ( нем .). , как на Рейхстаге.

Ширах встал из-за стола и в негодовании двинулся в сторону, где болтали две официантки, бросив: «Я очень хочу газировку – во рту пересохло».

Рихард, тяжело дыша, вернулся к столику. Я напомнила фон Шираху, что мы остановились на том, что в гости к его отцу, тогда подростку, прямо в родительский дом, приехали Гитлер и Гесс. Эта тема была моему собеседнику много приятнее предыдущей про могилы. И Ширах, выпятив грудь колесом, защебетал:

– Гитлер нанес визит отцу, пришел с букетом цветов. Во время этой встречи он спросил отца о его планах на будущее. Отец сказал, что хочет учиться, но не знает еще где. Тогда Гитлер посоветовал ему приехать в Мюнхен, где и создавалась его партия. Отец так и поступил. Там он познакомился с мамой, причем произошло это благодаря собаке, которую поймал отец. Маме было тогда семнадцать-восемнадцать лет, эта собака убежала от нее. Так они встретились в первый раз.

«Я знал ее с шестнадцати лет. Это была настоящая любовь. Сначала я встретился с ней, а потом с ее отцом, который познакомил нас формально. Профессор Гоффман был поражен, когда я попросил руки его дочери. Думаю, он не знал, что я влюблен в нее… В тот же год, до моей свадьбы, я стал самым молодым членом рейхстага»

Это нельзя назвать ложью – скорее, семейной легендой. Альберт Шпеер назвал этот брак «династическим», не скрывая, что все знали истинные его причин: «В их браке ее отчасти интересовала его власть, а его отчасти интересовали ее деньги» 48 48 Шпеер. Шпандау. С. 168. . На самом деле Бальдура деньги интересовали лишь во вторую очередь – он и сам был не из бедной семьи. Близость к Гитлеру – это было определяющим фактором. Фон Ширах, как ни пытался преподнести, что не догадывался, будто бы перед ним дочь близкого друга Гитлера, ради которого он приехал в Мюнхен, всё окружение будущего фюрера знало, почему Бальдур выбрал Хенни. Слово их сыну – нашему герою Рихарду: