Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

«Внук коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса предлагает израильскому мемориалу Холокоста Яд Вашем вещи своего дедушки. Для продажи. Он в своем уме? В Израиле есть поговорка: “Сначала убил, а потом еще хочет и наследство получить”. Редко это выражение так соответствует своему смыслу, как в данном случае. <���…> Он хочет наследство своего дедушки – нет, не подарить. Продать. Некоторое время назад музей получил письмо с подзаголовком: “Редкие вещи Освенцима, комендант Хёсс”. Там он пишет: “Речь идет о некоторых вещах из наследства Рудольфа Хёсса, которые сохранились: ящик с официальными регалиями – подарок от Гиммлера, рейхсфюрера СС, вес 50 кг. Нож для писем; неизданные дневники из Освенцима; фотографии из плена в Кракове. Я бы был вам благодарен за быстрый ответ. С уважением, Райнер Хёсс”.

В Яд Вашем это предложение сначала приняли за дурную шутку, но быстро стало ясно: Хёсс не шутит».

Эта статья не вызвала во мне отторжения и желания осудить Хёсса, в то время как немецкая общественность, очевидно, приложила его по полной. Я же лишь усмехнулась про себя неосмотрительности Райнера – ну что он, в самом-то деле, дурака свалял? Чай, уже не мальчик! Нет, я сама, разумеется, не считаю сей поступок – если он действительно имел место – правильным. Просто когда слишком глубоко погружаешься в истории потомков крупных нацистов и когда всё время вокруг тебя Третий рейх, Гитлер и горы трупов на кинохронике, постепенно что-то внутри роговеет, покрываясь рубцом цинизма – защитный механизм. И даже возникает своеобразное чувство юмора, как, например, у патологоанатомов, то есть очень-очень специфическое. Но вернемся к Райнеру Хёссу. Была и еще одна вещь, которая меня немного позабавила:

«Идея продать мемориалу Яд Вашем наследство деда пришла ему в голову несколько месяцев назад в разговоре с одним другом, внуком фон Бальдура Шираха, того самого Шираха, который руководил гитлерюгендом. Представить себе, что внуки нацистов встречаются, чтобы поболтать о наследстве дедушек, – довольно дико».

Это был кто-то из многочисленных племянников знакомого мне Рихард фон Шираха. Круг замыкался. Я ощущала себя полностью причастной к тому, что происходило в жизни моих героев, и даже могла бы позвонить Рихарду и поинтересоваться, что же за безобразники такие его племянники, что Хёсса подводят под монастырь? Впрочем, с Рихардом у нас была своя, особая история, поэтому лишний раз его беспокоить мне не хотелось.

А вот Райнер Хёсс с его экстравагантным поступком – нажиться на вещах деда-убийцы, впарив их израильтянам, – даже заочно приводил меня в странный противоестественный восторг: то ли он дурак, накрученный фон Ширахами, то ли просто отчаянный парень. Ведь еще из этой статьи я, не зная, кем Хёсс был по специальности, выяснила, что он потерял работу, – в этом автор материала углядела прямую связь с тем, что Райнеру срочно понадобились деньги. И, возможно, была права.

Итак, мы – я, Сергей и оператор – въехали в городок N, что располагается примерно в двухстах километрах от Нюрнберга и похож скорее на очень ухоженную деревеньку.

Следуя инструкциям Хёсса по телефону, я одновременно с этим внимательно разглядывала места, по которым мы ехали. Сам городок находится на холме, с которого открывается вид на зеленые луга, поля, крыши домиков, приютившихся внизу, под сверкающим на солнце крестом маленькой церкви. В окне машины проплывали двухэтажные домики – не сказать, что роскошные, но аккуратные, ровные и одинаково белые, как зубы в искусственной челюсти. Домики отличались друг от друга низенькими заборчиками, условно обозначающими частную территорию, и пестрым наполнением цветочных горшков, развешенных под окнами.

Если б не режущая глаз чистота, прямые линии, восхитительные дороги, ровные сверкающие черепичные крыши и цветочки в горшочках, я бы подумала, что я сейчас нахожусь где-нибудь в средней полосе, на родине: голубое небо с вальяжными густыми белыми облаками, словно наклеенными на него, и зелень деревьев, вдалеке подпирающая собою горизонт.

Сергей Браверман изредка бросал с заднего сиденья какие-то отдельные реплики в духе: «Здесь есть вообще кто живой?» Лишь один раз я заметила маленький, неспешно передвигающийся «фольксваген». Оператор уныло смотрел в лобовое стекло машины, вяло покручивая руль и ожидая нового потока инструкций от Райнера, как только мы доедем до очередного дома с красным или синим заборчиком.

– Герр Хёсс, – сказала я в трубку по-английски, – мы доехали до нужного места.

– Хорошо, – отозвался голос, – а теперь поверните налево, затем направо в конце улицы – и вы увидите меня.

Райнер стоял у своего дома и махал нам рукой. На вид ему можно было дать меньше сорока лет, хотя Франк сказал, что Хёссу под пятьдесят – вероятно, виной всему его манера одеваться: голубые джинсы, белая майка, поверх которой надета свободная рубашка с коротким рукавом в крупную клетку – красно-бело-синюю, под которую норовил забраться легкий летний ветерок. На ногах – белые кроссовки с красной прострочкой. Я вышла из машины. Мы пожали друг другу руки.

Он был очарователен: высокий, загорелый, спортивного телосложения, с огромными серо-зелеными глазами, в глубине которых притаилась настороженность; уши Райнера были оттопырены, и это делало его трогательным, беззащитным: уши эти буквально горели на солнце – пронизанные светом, они казались ярко-красными.

Хёсс улыбнулся несколько растерянно, но широко – от уголков его губ крупной рябью по щекам шли складочки, не мимические морщины, а именно складки – так, как от касания идут круги по воде. Я внимательно изучала его, пока он здоровался с Сергеем и оператором. Короткая стрижка, взъерошенные волосы, зафиксированные гелем, как это делают подростки; на правой руке вокруг запястья – кожаный шнурок, на который нанизаны несколько маленьких железных кубиков с буквами, – судя по всему, чье-то имя. Вокруг шеи – кожаный шнурок с такими же кубиками. На безымянном пальце левой руки – серебряное кольцо. В правом ухе – серьга, повторяющая по форме и узору кольцо на пальце. На запястье левой руки – простые часы с круглым циферблатом. Для своего возраста Хёсс в таком прикиде выглядел несколько несуразно.

– Куришь? – спросил меня Райнер по-свойски, протянув открытую пачку сигарет.

– Да, – призналась я и, словно жребий, вытянула сигарету из открытой пачки. Мы закурили.

Райнер, прищурившись от солнца, сказал:

– Жена нам мешать не будет, дети разбрелись по своим делам. Прошу тебя, пусть они не попадают в кадр, даже если кто-то придет домой.

– Конечно, обещаю тебе. – Я затянулась тяжелым дымом: сигареты были крепкие. – Ты скажешь, чего так боишься?