Александр Ширвиндт - Опережая некролог [litres]

Опыт по варварскому разжижению фирменных напитков у меня уже был. В 1959 году Театр имени Ленинского комсомола поехал на гастроли в Саратов. Первачей – Леонида Маркова, Аркадия Вовси – поселили в гостиницу, а всякую шпану вроде меня расселили по частным квартирам. Заранее в Саратов приехал главный администратор. Он на жаре бегал по городу и расклеивал объявления с просьбой поселить молодые таланты. А гастроли тогда были месячные. И вот он нашел тихого старичка, у которого незадолго до этого умерла жена. Ему было одиноко и тоскливо, и он взял троих из нас к себе. Он жил в маленькой хрущевкообразной квартирке с планировкой «штаны». Мы в ней поселились, и он нас подкармливал. Вся квартира – подоконники, антресоли и даже пол – была заставлена баночками и бутылочками с настойками, сделанными еще его женой. Он угощал нас по чуть-чуть. А ночью мы отпивали из каждой бутылочки и наливали туда воду. Мы проболтались об этих настойках Леониду Маркову, моему другу и великому артисту, – с глазами женонавистника и глубоко пьющему. Денег тогда не было ни у кого, даже у знаменитых артистов. Он сказал: «Сейчас же ведите меня в гости». Хозяин квартиры как имеющий отношение к театру, естественно, весь гастрольный репертуар смотрел. Он расставил на столе перед Марковым все настойки. Леня пригубливал и говорил: «Боже, какая прелесть!» Наконец, пригубив очередную, он удивленно спросил: «А это что?» Хозяин ответил: «Это настойка, приготовленная по любимому рецепту моей ныне покойной жены: пол-литра водки, один лавровый лист, четыре морошки, три горошка перца…» Леня сказал: «Подождите, я запишу». Тот принес ему бумагу и ручку. Леня стал записывать: «…четыре морошки, три горошка перца…» Хозяин продолжает: «И все это на две недели ставится…» «Нереально», – прервал его Леня и отложил бумагу.

Спасибо за то, что вы есть.

Тата + Шура = любовь автора этой книженции.

Кирилл Ласкари – воплощение полусостоявшегося таланта. Во всех проявлениях – творческих и житейских – он всегда был остроумнее, изобретательнее, парадоксальнее всей нашей банды. Острил быстрее. Был обаятельнее, тоньше – в прямом и переносном смысле, так как по основной профессии был балетным. Необыкновенно трогательно, одновременно пиететно и чуть-чуть напускно-снисходительно относился к младшему брату (по отцу) Андрюше Миронову и совершал неслыханные половые набеги на женщин, о которых в те времена и думать было непозволительно, не говоря уже о попытках чего-либо другого. Так, он женился на Нине Ургант.

Нина жила в Ленинграде в квартире, пронизанной ностальгией. Мы втроем – Марк Захаров, Андрюша Миронов и я – пришли как-то в гости к Ниночке очень поздно, в районе трех часов ночи. В подъезде разделись догола и засунули одежду под лестницу. Поднявшись наверх, позвонили. Дверь открыл не Кирилл, а Нина. Мы говорим: «Шли к тебе с цветочками, но в твоей вонючей подворотне цветы отняли, а нас раздели. Дай нам какую-нибудь Киркину одежку, чтобы добраться до гостиницы». С учетом того, что Кирка был в два раза субтильнее каждого из нас, догадываюсь, как мы выглядели бы в его обносках. Нина сказала: «Сейчас что-нибудь подберу, постойте на площадке. – И добавила: – А представляете, если сейчас внизу спиз…или спрятанную вами одежду?» И мы представили себе, что идем по Ленинграду с голыми яйцами, прогнанные Ниночкой. Зачем мы это сделали? Чтобы пугануть. Это было любимым занятием Марка Захарова – кого-нибудь пугануть. В этот раз «пугание» пришлось на Ниночку.

Внук Ниночки Ваня Ургант недавно так описывал тот наш визит: «Поскольку у бабушки очень хорошая зрительная память, а эта история стала легендой в нашей семье, я знал, чем Театр сатиры отличается от Театра имени Ленинского комсомола. Единственное, о чем я жалею, – что моя бабушка актриса, а не фотограф. Такая фотография позволила бы нам жить безбедно всю жизнь».

А теперь попробывай ежа…

С премьерой!

Обнаружил Андрюшину визитку, дико смеялся и ничего ни о премьере, ни о еже не вспомнил. Вспомнил другое. Может быть, об этом непедагогично говорить, учитывая значение Андрея Александровича в истории русского театра, но правда выше моральных барьеров. Короче, Андрей Миронов был гениальный артист, удивительно нежный и верный друг и совершенно безграмотный писатель. К сожалению, я сейчас не смог найти его анкету – из тех, что раньше заполнялись перед выездом за границу. В них была масса вопросов, требующих категорических ответов «нет», «никогда», «ни за что», «ни с кем», «ни в коем случае». Если вопросы касались той или иной белогвардейской деятельности, нужно было писать «не участвовал». Как-то Андрюша после заполнения черновика отдал мне свою анкету на редактуру, и я увидел, что во всех нужных графах было написано: «не учавствовал». Я популярно объяснил ему, что даже при его патологической любвеобильности «чувствовал» и «учавствовал» надо писать по-разному, и во втором случае «в» необязательно. Андрюша смущенно переписал анкету и, очевидно, в отместку прислал мне визитку с надписью «попробывай». Визитка хранится в Музее имени Бахрушина.

Ежа мы не «попробывали», но в других закусках себе не отказывали. Как-то Миронов говорит мне: «Давайте соберемся вместе со Смоктуновским, посидим, как люди, пообщаемся». Он обожал Иннокентия Михайловича. Я звоню Смоктуновскому: «Кеша, нас в гости приглашают. Изысканно накормят, и вообще чудный дом». Он спрашивает: «Да, а кто приглашает?» «Миронов, артист», – говорю. Андрюша в ту пору уже был очень знаменит. «Да, Миронова знаю», – сказал Кеша. И вот квартира на Селезневской улице, горят свечи, играет музыка – из аппаратуры, которую тогда никто, кроме Андрюши, не имел и не видел. Лариса Голубкина мечет что-то на стол. За столом сидит совершенно расслабленный Кеша: «Как прекрасно у вас. А вы помните, как мы снимались с вами в “Берегись автомобиля”?» «Ну, как же, как же. Хорошее было время», – отвечает Андрюша. Смоктуновский продолжает: «Скажите, Андрей, а как в дальнейшем сложилась ваша судьба?» И совершенно непонятно, Иннокентий Михайлович действительно витал в таких высоких облаках или это была завуалированная шутка.

С некоторой гордостью могу сказать (может, это и мое влияние), Андрюша Миронов был говноедом. На праздники, например, употреблял прежде всего колбасный сыр. Из чего он делается, уточнять не буду. Его привозили из Прибалтики. Сейчас их сыр стал дефицитом, потому что с Прибалтикой непросто.