Александр Ширвиндт - Опережая некролог [litres]

Когда-то было понятие «вдовствующая императрица» – императоры уходили, а вдовы оставались. Сейчас такими «вдовствующими императрицами» являются вдовы великих людей. Они трогательно и темпераментно цепляются за возможность продления значимости и незабвения ушедших гениев. Как билась за сохранение киноклуба «Эльдар» вдова Рязанова Эмма. Как тихо, интеллигентно и необыкновенно мужественно ведет себя Вера Таривердиева. Как занимается фондом Георгия Гараняна Нелли Закирова. Олечка Арцимович-Окуджава недавно в ужасе и панике позвонила мне и сообщила, что очередной вечер памяти Булата в Концертном зале имени Чайковского, вероятно, будет последним. На вопрос «Почему?» – я получил развернутый и исчерпывающий ответ: «Да потому». О Танечке Правдиной-Гердт я вообще не могу говорить походя, но и не упомянуть ее в этом контексте невозможно. Основная задача их деятельности – увековечить память в видимости (памятники и доски), а важнее – в душах и умах следующих поколений. Зачем? А зачем вообще все?

Тата и Шура, дорогие!

Все, здесь изложенное, вам известно, ведь столько лет

мы свои… Я душой от вас завишу.

Радости и покоя вам и всем, кто рядом!

Однажды мы приехали к Гердтам на дачу, и Танечка спросила Наталию Николаевну, почему она такая уставшая. Та ответила, что устала, поскольку после работы еще вешала дома занавески и прибивала на кухне полку. Таня поинтересовалась, почему этого не сделал я. Не успел я оправдаться, как Наталия Николаевна сказала: «Понимаешь, какая история: у меня муж для красоты». Я нашелся и сказал: «А у тебя, Танька, муж для мебели». Это, конечно, хамство, потому что Зяма не только мастерил мебель, начиная с дачной и заканчивая туристической в лесу или на озере, он был еще ярчайший артист, музыкант, поэт и сатирик. А я, помимо того что обладал увядающей красотой, также чистил карбюраторы всех отечественных марок автомобилей, латал текущие радиаторы горчицей и замазывал эпоксидкой с хозяйственным мылом пробитые советским бездорожьем бензобаки.

Когда мы проникали в поселения туземцев, пытаясь втянуть их в систему коммунизма, то кроме бесплатного строительства в джунглях атомных электростанций засылали (тоже бесплатно, как для местных племен, так и для гастролеров) бригады артистов, в основном цирка и Центрального театра кукол, ибо гениальный Зямочка Гердт в течение месяца мог переложить текст конферансье из «Необыкновенного концерта» на любой язык Вселенной. У племен электричества еще не было, но списанные со всех трасс «мерседесы» уже были. Около каждой хижины стоял автомобиль. Один из них в качестве проявления зрительской любви аборигенов однажды преподнесли Юрию Никулину. Он прошел, наверное, миллионы километров и ездил на дизельном топливе.

У московской богемы было три иномарки: серый BMW Андрюши Миронова – правдами и неправдами, связями и интригами купленный в УпДК, Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса, «Мерседес-200» Никулина – папуасский, и вполне свежий «мерседес» Володи Высоцкого. Когда однажды по пути в Театр на Таганке Володя забросил меня домой, весь двор сбежался смотреть – не на Высоцкого (тоже мне невидаль!), а на машину.

Уважаемому Александру Ширвиндту в знак признательности за добрый совет сыну при выборе театрального училища.

Эта благодарственная надпись мамы Хазанова – не умозрительная. В начале 1960-х в Театральном училище имени Щукина я прослушивал абитуриентов на консультации. Поступавший Генка метался по аудитории, жонглировал, бросался к инструменту, пел куплеты и читал какой-то монолог, почему-то женский, не помню, то ли Катерины из «Грозы», то ли Марии Стюарт. Когда он успокоился, я подозвал его и сказал: «В советском театре для тебя ролей не предвидится. Я тебя отправлю по назначению». И Геннадий поступил в училище циркового и эстрадного искусства.

Во время Генкиного мини-шоу его мама стояла за дверью аудитории и, как только наступила подозрительная тишина, тут же просунула голову в проем двери и спросила: «Ну как?» О том как, я уже рассказал, а то, что мама буквально за ручку вводила Гену в профессию, – это факт.

А вообще Геннадий Викторович совершил редкий на моей памяти поступок: на гребне своей эстрадной славы он нашел в себе мужество вернуться к тому, от чего я его в 1960-е годы отговорил, и перебраться в драматические артисты. Я помню премьеру его моноспектакля «Масенькие трагедии, или Исповедь у шлагбаума без антракта». Притихшая аудитория сначала с удивлением, а затем в основной массе с открытым возмущением слушала серьезные грустно-философские монологи Городинского, правда, в экстравагантной постановке Романа Виктюка. Потом повсеместно начались крики: «Куда ты полез? Ты что, хочешь себя погубить? Забудь раз и навсегда. Занимайся своим делом». Он не испугался и полез дальше. Сыграл на сцене МХАТа, в «Ленкоме», играет в Театре имени Вахтангова и несколько названий у Леонида Трушкина в Театре Антона Чехова.

Александру Анатольевичу

+ Наташеньке с благодарностью за Илюшку!

Учителю, наставнику, товарищу, пароходу и человеку —

дорогому Саше от постаревшего автора.

Выдающемуся артисту, педагогу и Ширвиндту с низким неуверенно-русским поклоном!

Саше с любовью. Неразделенной.

Илюша пробился из подвала в Кишиневе к вершинам славы, и, если бы не пара случаев, он до этих вершин так и не добрался бы. Помню, как к Театральному училищу имени Щукина подъехал мотоцикл, кажется, «Урал» с коляской. В ней сидела совершенная помесь червя с макарониной – Илюша, а за рулем мотоцикла находился огромный крепкий мужик с оттопыренными ушами – его папа. У него на руках были краги. Таких краг я не видел ни в мультипликации, ни в гонках. Мотоцикл с двумя Кляверами приехал из Кишинева. Представляю, сколько они пробивались к Щукинскому училищу. И этот выползок, сидевший в коляске, мечтал стать артистом. С Илюшкой повторилась почти на 100 процентов моя история с Хазановым. Увидев это испуганное двухметровое чудище, я даже не пустил его на порог родного училища. Я сразу отправил Илюшу в эстрадно-цирковое, узнав, что он не только мечтает говорить, шутить и петь, но и прекрасно играет на аккордеоне. С этого аккордеона и началась его эстрадная судьба. Более того, с этим аккордеоном на животе он выпускался из училища, читая аркановский монолог в моей педагогике и режиссуре.