Александр Ширвиндт - Опережая некролог [litres]

Таточка, дорогая, подружка многолетняя!

Вот тебе мой опус. Читай его вторую часть —

«Третий звонок».

Ко всем своим литературным посылам надо относиться серьезно, а не так небрежно, как я. Мой друг Козаков был не только актером и режиссером, но еще и писателем и поэтом. Как-то мы приехали на гастроли в Израиль. Мишка там в это время уже жил. И так как он соскучился не только по мне, но вообще по всему, что оставил на родине, то он на меня набросился. Он как раз написал мемуары. Мишка был из тех людей, которые при встрече спрашивают: «Ну как ты?» – и, когда ты открываешь рот и начинаешь отвечать: «Я…» – они прерывают: «А знаешь, что у меня?» И идет монолог о себе в течение суток, двух, трех. А уж когда не виделись год… И вот утро, гостиница, маленький, но уютный номер, я в ванной бреюсь и делаю что-то еще, что делают в этих местах, входит директор нашего театра Мамед Агаев, который жил в номере рядом, и видит, что я в ванной, а на постели лежит снятая с телефонного аппарата трубка. Он говорит: «У вас тут трубка». Я объясняю: «Это Мишка читает мемуары». Можно было не поднимать с постели эту трубку, иногда только говорить: «Ха-ха…» – и снова уходить бриться, обедать, любить женщин. Потом возвращаться и говорить: «А!» – и снова бросать трубку на кровать. Прелесть Мишки была в том, что его упертость в профессию превалировала над возможностью сосуществования.

И еще один нюанс. Когда мы были помоложе, то пили много. Олега Николаевича Ефремова и Михаила Михайловича Козакова, людей дикого темперамента, особенно в состояния опьянения, обуздать не могли. Единственным, кого эти два персонажа слушались в период запоя, был я. И мне звонили из театра «Современник» неожиданно, часа в два ночи, и говорили: «Пожалуйста, если нетрудно, подъезжайте. Олег Николаевич…» Я даже не дослушивал, что с Олегом Николаевичем, и перся. В это время великого Ефремова держали несколько человек. А у него был пунктик: нутряной демократ, он ненавидел все, что касается роскоши, барства, и в состоянии крайнего опьянения ногами бил машины, стоявшие у театра. Тогда машины были признаками неслыханного благополучия. Причем Олег так расходился, что бил и свою машину тоже. Тут надо было обуздать его, чтобы машину не пришлось потом «госпитализировать». Михаил Михайлович Козаков тоже славился буйством в период запоев. Однажды я все-таки поволок его к одному очень опытному наркологу. Тот долго с ним разговаривал, потом выгнал его из кабинета, позвал меня, как вызывают родителей, и сказал: «Понимаете, у Михаила Михайловича такая трофика, что, когда он совершенно трезвый, то уже как будто в нем пол-литра. А когда он еще доливает в себя, представляете, что получается?» Очевидно, то же самое происходило и с Олегом Николаевичем. Люди такого таланта, характера и буйства даже трезвые находятся в состоянии крайнего опьянения. Очень опасно доливать туда еще. Тем не менее я всегда умел сохранить их для искусства, друзей, бесконечных жен и любовниц и для детей. Чем очень горжусь.

Александру Анатольевичу Ширвиндту и его семейству на память о Дезике.

Всегда очень приятно поврать на тему «Я и великие». Особенно, когда трудно проверить. И особенно, когда великие якобы были близки. Очень хочется иногда не врать, но не получается. Я имею в виду беседы с великими о мироздании, смысле бытия и свершениях в творчестве. Поэтому все-таки честнее брать какой-то эпизод, пусть даже незначительный, который ярче осветит эпоху, личность и взаимоотношения. Великий поэт, сейчас стало уже абсолютно ясно, что это так, Давид Самойлов – с изысканным вкусом, решительный и смелый (это не одно и то же) – сегодня ассоциируется с каким-то воздушно-поэтическим побережным Пярну, шутливо-ироничной стихотворной перепалкой с коллегами и Михаилом Козаковым. А я, в силу низменности своего существования, в эти высоты забираться не могу и просто вспоминаю, как в подмосковной Опалихе на полностью заросшем бурьяном участке, в одной половине покосившейся старой дачи жила семья Гали и Дезика Самойловых – весело, нище, пьяно и дружелюбно. В один из визитов к Дезику во мне возникла корысть. Дело в том, что в конце 1960-х, как, впрочем, и в их начале, попытки приобретения транспортного средства выливались в многолетнюю проблему. Где-то, по-моему, в 1967 году, я был вынужден продать «Победу» по случаю, ибо другого случая продать это отдаленно напоминающее автомобиль приспособление не предвиделось, и остался без колес. Тем самым я лишил всю московскую актерскую богему возможности когда-нибудь до чего-нибудь доехать. И вот в этот безлошадный период я однажды сидел у Дезика в Опалихе, попивая кориандровую настойку. Для сведения нынешних – был такой самый дешевый в мире напиток, стоивший, если мне не изменяет память, 2 рубля 50 копеек пол-литра, в синих бутылках, запечатанных сургучом. Один вид этого продукта уже приводил в дрожь, не говоря уже о результате потребления. Тем не менее это было самое желанное алкогольное приобретение. В перерыве между рюмками мы с Дезиком вышли в сад отдышаться и, прогуливаясь по участку, неожиданно наткнулись на лежавшую в углу у забора голубую «Волгу» без колес, с опущенными стеклами. Машина принадлежала Дезику. Я не помню, хотя, наверное, он рассказал, откуда у совершенно нищего полуопального поэта взялась на участке автомашина и как долго она там прирастала к земле.

Не буду затягивать новеллу, скажу только, что через некоторое время мы с супругой с двумя бутылками кориандровой приехали в Опалиху для совершения торговой сделки. Кроме наших двух бутылок, в доме оказались полбуханки черного хлеба, кипящий самовар, куча каких-то детей, своих и пришлых. Перед началом торгов еще раз подошли к лежащей машине, заглянули внутрь, чтобы убедиться в наличии хотя бы руля, и с восторгом обнаружили большой ящик земли, густо населенный растущей редиской. Забыв о предмете визита, мы с воплем выдернули ящик, перенесли на террасу, и застолье приобрело фешенебельный вид.

Короче, незначительные деньги, полученные от продажи предыдущего относительного транспортного средства, перешли владельцу свежего транспортного средства. Из этих же денег мы наняли трактор «Кировец», который вырвал из огорода голубой остов, и тот каким-то способом был переправлен в столицу. Там при помощи соседних таксопарков и той же кориандровой на него нанизали ворованные колеса от такси, и была произведена его дезинфекция. И в течение нескольких лет это транспортное средство прекрасно передвигалось от различных театров Москвы до ресторана Дома актера, полное знаменитостей, торчавших из салона вместо редиски.