Александр Ширвиндт - Опережая некролог [litres]

…Я знала его с первых его дерзаний на поприще нового, им рожденного искусства, позволявшего одному-единственному исполнителю создавать емкое и многоплановое действие…

…Получив в конце войны небольшую квартирку на Никитском бульваре, он не дождался, пока ему поставят телефон, нужный ему до зарезу. Теперь мы жили почти что рядом, и он стал по утрам приходить ко мне, говорить по телефону.

Эти утренние посещения сблизили Владимира Николаевича с моей семьей. Человек, внимательный к людям, крайне обязательный и привлекательный, Яхонтов стал любимцем всех моих домашних. Он подолгу беседовал с моей матерью о всяких житейских делах, с моим мужем-скрипачом о музыке, проявляя тонкий вкус и понимание в этом вопросе. Необыкновенно мил был он с моим 10-летним сыном Шуриком. Он его называл на «вы». Разговаривал всегда серьезно, как со взрослым.

– А как вы, Шурик, думаете?

– А вам, Шурик, нравится, как я читал?

Вообще проявились его заботливость, его нежность к детям. Он их любил. И всех называл на «вы».

…Душевная щедрость Яхонтова проявлялась и в страсти делать подарки. Тем людям, которых он любил, со стороны которых ощущал ответное чувство, он дарил много и всегда тщательно и изобретательно выбирал, что подарить, чем порадовать одариваемого. Однажды, к ноябрьским праздникам, он принес всей моей семье по бонбоньерке с конфетами. Причем каждая бонбоньерка и ее содержимое соответствовали тому лицу, которому они преподносились. Уж где он раскопал эти нарядные и изящные безделушки? Может быть, даже заказал специально.

Мой муж, А.Г. Ширвиндт, как-то после посещения яхонтовской программы «Петербург», высказал Яхонтову свое восхищение этой работой и в разговоре несколько раз упомянул о замечательно удачном использовании маленьких разноцветных зонтиков. Через некоторое время Владимир Николаевич явился к нам и преподнес моему мужу прелестную безделушку – два крошечных зонтика, вырезанных из слоновой кости…

Революционная молодость моей мамы – это семечки по сравнению со вкладом папы в победу Октября, ибо папа помимо музыкального образования имел еще и юридическое – окончил юрфак Московского университета. Вот что он писал в своих воспоминаниях.*

* …Мой старший брат Е.Г. Ширвиндт, молодой, только что окончивший университет юрист, в дальнейшем один из видных работников советской юстиции, сразу определил свое отношение к совершающимся событиям и во многом ускорил ту переоценку ценностей, которая происходила тогда в нашей семье…

…В первые дни Октябрьского переворота мне посчастливилось благодаря моему старшему брату присутствовать на тех исторических заседаниях II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов в Смольном 25-го и 26 октября, где были приняты первые декреты – о земле, о мире, о переходе власти к Советам. Я до сего дня не могу забыть момент, когда впервые увидел Ленина. Я стоял в зале Смольного среди солдат, матросов, вооруженных рабочих. Вдруг возник какой-то неясный гул, сотни людей повернули головы в одну сторону. Я оглянулся и увидел, как вдоль стены быстро идет, почти бежит Ленин. Он взошел на помост и, заранее прекращая жестом приветствия, сразу заговорил необыкновенно уверенно, просто и деловито о задачах момента, о первых основных мероприятиях советской власти…

…Дни шли за днями, насыщенные борьбой за становление и укрепление молодой советской власти. Пришел январь 1918 года. 5 января по старому стилю рано утром примчался домой на пароконном экипаже (бывшем выезде царской фамилии) мой брат. Он был взволнован и куда-то очень торопился. «Я, – сказал он, – от товарища Гусева». Гусев был секретарем Петроградского военно-революционного комитета. «Мне поручено срочно составить секретариат для сегодняшнего заседания Учредительного собрания в Таврическом дворце. Я беру для этого вас, троих моих братьев, и еще одну студентку консерватории. Ваша основная функция – за отсутствием стенографиста записать как можно больше». На этом инструктаж закончился.

И вот вскоре начальник охраны Таврического дворца товарищ Железняков пропускает нас в зал. Мы сидим на этом историческом заседании за длинным, покрытым красным сукном столом, рядом с трибуной для ораторов. (На следующее утро нам показали номер газеты «Грядущий день», где автор в отчете о заседании Учредительного собрания иронически пишет о посаженных за стол безусых юнцах, которые должны были «изображать» секретариат.)

В зале очень шумно. Шум временами заглушает выступающих, слышно пение «Интернационала».

Представители правого крыла подчеркнуто торжественны. У многих, как, например, у эсера Гоца, – красные ленточки в лацканах пиджаков. На трибуну один за другим поднимаются медлительно-важный Чернов, Церетели, Либер, Дан и другие меньшевики, эсеры и кадеты. Постепенно страсти разгораются. В особенном раже левые эсеры: Мария Спиридонова безостановочно стучит кулаком по пюпитру, стараясь заглушить неугодных ей ораторов, громко кричит: «Долой!»

Обводя глазами зал заседаний, я вижу в ложе прямо перед собой Ленина. Среди этого бурного океана страстей он кажется абсолютно спокойным. Выразительно жестикулируя, он просто и деловито с кем-то беседует. Окончив разговор, он выходит из ложи и направляется в президиум. Проходя мимо нашего мальчишеского секретариата, он лукаво улыбается. Ленин садится неподалеку от нас, рядом с Урицким и Розмирович. Он разговаривает с ними, даже не глядя в зал и не прислушиваясь к речам, как будто происходящее в зале его совершенно не касается. Чувствуется, что ему невыносимо скучно, как на плохом театральном представлении.

Глядя на наши старания, старший брат улыбается и тихо говорит: «Се-Фи-То-Бо». Мы все дружно смеемся.

Чтобы пояснить его слова, надо рассказать о наших детских годах в городе Одессе, где мы, четыре мальчика, обладавшие хорошими музыкальными способностями, обучались игре на скрипке у начинавшего свою педагогическую работу П.С. Столярского и М.Т. Хаита. Наши педагоги, чтобы привить нам любовь к ансамблевой игре, усердно снабжали нас обработками для квартета скрипачей в изданиях Петерса, Литольфа и Гутхейля. Когда накопилось большое количество этих транскрипций, их переплели в четыре толстые книги, сделав на них тисненные золотом надписи: «Се-Фи-То-Бо» – по первым слогам наших имен: Сеня, Филя, Толя, Боря. Детский квартет скрипачей «Се-Фи-То-Бо» стал вскоре популярным среди многочисленных «вундеркиндов» Одессы. Теперь, услышав шутливую реплику старшего брата, я подумал: «Чего только не делает человеческая судьба! Кто бы мог предположить, что четыре маленьких мальчика, мирно разыгрывающие на своих детских скрипочках музыку Боккерини, Гайдна и Моцарта, в будущем составят секретариат самого бурного в истории России собрания?»