Коллектив авторов - Битов, или Новые сведения о человеке

Я благодарна ему. И не только за книги. Будучи человеком очень занятым, я никак не могла быть ему полезна в бурном житейском море. А он тем не менее меня не забывал. Даже пригласил на очень камерный, всего человек десять, деньрожденный вечер своего 80-летия. Андрей был так мил, так хорош и элегантен в белом костюме… Это был, как я сейчас понимаю, последний праздник в его жизни, проходил он в кафе, которое Битов любил. Он объяснил мне, что был нездоров, никаких торжеств не хотел. Но – друзья расстарались, и в это кафе он пришел. Оно называлось «Мадам Галифе», много лет назад его оформил Резо Габриадзе, близкий друг Андрея, все ему здесь было знакомо и мило. Несмотря на полумрак, Битова узнали и хозяйка, и посетители; когда хозяйка с официантами внесли торт с восемьюдесятью свечами, свет погасили, все посетители встали, зааплодировали…

Больше мы не виделись.

Когда он ушел, я почувствовала, что не стало чего-то очень важного, не только в моей жизни, но вообще на белом свете.

«Редкие элементы», есть такая условная группа в периодической системе Менделеева. Спрашивается, зачем они природе? Астадия, например, на всей нашей планете не больше одного грамма… Но некоторые из таких элементов являются катализаторами самых сложных химических процессов не только в неорганической химии, но и в биологии… Их присутствие совершенно необходимо!

Битов был вот такой, его вполне можно так назвать – редкий элемент. Мне кажется, книги Битова хороши не только сами по себе, они еще являются именно катализаторами «будущих идей у будущих людей»… Его книги будут читать. Содержания в них – не на одно поколение.

Светлая память Андрею Битову!

Много раз садилась писать про Битова, но получалась невообразимая чушь. Литературоведческие статьи про его творчество – совсем не то же самое, что написать про него самого. Андрей Георгиевич говорил, что важно не опозориться, эту «порченую жизнь не допортить до конца». И когда я пишу о нем, думаю, как же важно сказать существенное и не сказать лишнего, написать так, чтобы он сам мог прочитать и не рассердиться, чтобы ему не стыдно было это читать.

Наверное, воспоминания подразумевают, что нужно написать, каким человек был в жизни, то есть в быту. Про Битова я всегда думала, что быта для него вообще не существует. Под обеденным столом у него можно было найти зимний ботинок, посуда иногда подолгу не мылась, постель не застилалась. Не приводя квартиру в порядок, он складывал в сумку рукописи, табак – и отправлялся пешком на поезд, в другой город, где он также жил, не обустраивая быт, точнее, просто его не замечая.

Санкт-Петербург, 2007 год. Марина Смирнова (справа) ведет участников Битовского международного форума к Аптекарскому острову, где прошло детство А. Битова

Андрей Георгиевич начинает «Аптекарский остров» словами: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь, то есть не надо, а можно писать всю жизнь, пиши себе и пиши: ты кончишься и она кончится». И когда я общалась с Битовым, мне всегда казалось, что в обычной жизни он не перестает писать книгу, живет внутри текста. Он сам – свой герой, люди, его окружавшие, тоже часто попадали в тексты. Битов дружил с Пушкиным и ценил Набокова. Дружил с Пушкиным так, как будто Александр Сергеевич сидел с ним за столом и так же, как Битов, выдавливал лимон в водку. Иногда мне казалось, что он сам себя воспринимает через Пушкина. На Восстания, где он жил в Петербурге, на полке в его комнате стояла деревянная раскрашенная статуэтка: Пушкин, который держит Битова за ноги, а Битов руки раскинул и как будто летит. Андрей Георгиевич очень сокрушался, когда однажды домработница разбила статуэтку, что-то у нее отломилось – чуть ли не Битов отлетел от Пушкина.

Вообще по поводу вещей Андрей Георгиевич никогда не расстраивался. Вещи ничего для него не значили – и это было обидно для тех, кто пытался дарить ему подарки. Когда мы с Битовым только познакомились, мне очень хотелось как-то обустроить его неустроенный быт, помыть посуду, застелить постель, купить какие-то недостающие вещи. Наверное, у каждой женщины, попадавшей к Андрею Георгиевичу в дом, возникало такое желание. Но желание быстро разбивалось о реальность. Однажды я подарила Андрею Георгиевичу ширму, чтобы отгородить диван, на котором он спал, от другой части гостиной. Мне казалось, что он оценит подарок. Но буквально через несколько дней я обнаружила за диваном склад каких-то деревяшек. Я спросила, что за дрова, а Битов не глядя ответил, что все сломалось: собака прыгнула, он споткнулся, и японская ширма превратилась в кучу сломанных досок. Такая же судьба ждала красивый бокал, который при чоканье пел happy birthday. Кажется, бокал не пережил даже одного дня рождения. Скоро я поняла, что дарить материальные подарки Битову – дело довольно бессмысленное, он этого не ценит, красивые вещи ему попросту не нужны, совсем. И сам Битов дарил по большей части свои книги. Правда, однажды он подарил мне целый браслет из крупного черного янтаря. Дольки, из которых состоял браслет, были похожи на его собственные ногти, такие большие, овальные, как желуди. Все-таки какие-то вещи он ценил – точные вещи. И точные слова. А точных вещей много быть не может, остальное – хлам.

А. Битов с профессором Санкт-Петербургского университета Борисом Авериным. Битовский форум, 2007 г.

Битов ценил совсем другое. И иногда это другое удавалось ему подарить. Андрей Георгиевич любил хеппенинги. Но они должны были быть осмысленными, как его «Пушкин-бенд» или памятник Зайцу в Михайловском. И чтобы сделать точно, нужно было, как на серфе, поймать его волну. В 2007 году нам с друзьями это удалось. Битову тогда исполнялось 70. Только что не стало его жены, Натальи Михайловны Герасимовой, и юбилей обещал просто не быть. Битов был грустен и подавлен. А Наталья Михайловна была не только его женой, но и моим научным руководителем. И кроме литературоведческой науки ей еще кое-что удалось мне передать. Она была прекрасным организатором и невероятно креативным человеком. Правда, когда я сама пыталась организовывать что-то, что уводило меня от написания диссертации, она ругалась и говорила, что мне «лишь бы печь пирожки по-праздничному». Именно такую «рецензию» я получила на свою первую кураторскую выставку. Наталья Михайловна меня не похвалила. А вот за статьи хвалила. И поддерживала в моем намерении стать серьезным битоведом. Но когда Натальи Михайловны не стало, я почувствовала, что подхватить ее идею с юбилеем – мой долг. Юбилей не мог быть традиционным, пошло-праздничным, потому что был все-таки ЕГО и в память о НЕЙ. А Битов всегда казался мне великим, даже когда сидел в халате, за столом, уставленным давно не мытой посудой. Фестиваль должен был иметь в своей основе научную конференцию, а все мероприятия должны были быть совершенно битовскими, точными, взятыми из его текстов. Мы с друзьями пригласили более ста человек из разных стран – Эллен Чансенс и Присциллу Мейер, Вольфа Шмидта и Петра Вайля, Людмилу Петрушевскую и Резо Габриадзе, Беллу Ахмадулину и Юза Алешковского и многих-многих других.