Анатолий Криворучко - Багдадский вождь: Взлет и падение... Политический портрет Саддама Хусейна на региональном и глобальном фоне

Еще одна примечательная фигура в близком окружении Саддама — министр информации и культуры Латиф Нусейф ад-Джа-сим. Этот шиит, выходец из небольшого города Рашидия, вступил в партию Баас в 1957 году в 16-летнем возрасте. При режиме Арефа в середине 60-х годов отбывал срок в тюрьме. В 1974 году, уже при Саддаме, стал генеральным директором государственного радио и телевидения. Джасим буквально из кожи лез, «улучшая» имидж своего патрона. И был щедро вознагражден за верную службу. Как только Саддам стал президентом, Джасима выдвинули на более высокий пост — министра информации. Ключевую роль он играл в 1990 году во время кувейтского кризиса, распространяя по всему миру политические заявления багдадского вождя. В стране же Джасима знали как грубияна и личность, мягко говоря, с дефицитом интеллекта и общей культуры. Образованные люди часто были ошеломлены его убогим арабским языком и никудышным багдадским диалектом. Вот такой человек возглавлял государственное ведомство информации и культуры…

Гипертрофированная подозрительность Хусейна заставляла его проявлять особую осторожность во взаимоотношениях с человеком № 2 в государстве — Иззатом Ибрагимом ад-Дури, заместителем председателя СРК. Памятуя о своем опыте пребывания в этой должности как трамплина к абсолютной власти, Хусейн поручал своему заместителю только чисто представительские функции, не допуская его к реальным рычагам власти. В противоположность Хусейну, чьи портреты красовались на каждом перекрестке, Иззат Ибрагим оставался для большинства народа фигурой неизвестной. Он практически не выступал по телевидению и радио, не печатался в прессе.

Но Ибрагим на это и не претендовал. Человек, который до прихода партии Баас к власти зарабатывал на жизнь продажей мороженого, в свои 50 лет не имел никаких политических амбиций и был полностью удовлетворен тем, что находился в тени Саддама. Для Хусейна же Иззат был полезен тем, что мог успешно вести переговоры с иракскими шиитами.

Ясно, что все люди из ближайшего окружения Хусейна ходили под Богом, то есть под Аллахом. Ведь все зависело от президента. В случае его смещения они бы тотчас полетели со своих постов.

Государства с тоталитарным и авторитарным режимом, как правило, не разглашают данные о процессе принятия того или иного политического решения. Даже спустя, скажем, 50 лет, как это принято в разных странах, очевидно, что сведения о том, что творилось в мрачных коридорах власти в Ираке, вряд ли будут полны и достоверны. Однако точно известно: ни один человек в иракском политическом руководстве не оспаривал решение Хусейна начать боевые действия против режима престарелого аятоллы Хомейни в сентябре 1980 года.

Более того, ближайший круг президента сплотился вокруг него. Когда Хусейн надеялся добиться своих целей в отношении Ирана мирными, политическими средствами, ближайшие соратники поддержали патрона. Но когда же тот изменил свою позицию и решил прибегнуть к силе оружия, то они «забыли» прежние аргументы вождя в пользу мирного разрешения конфликта и, как по команде, дружно закивали головами, одобрив вариант военного вторжения. Подобно другим лидерам, правившим в атмосфере лести и низкопоклонства, суждения Хусейна о реальном мире нередко носили искаженный характер: ведь ему не осмеливались высказать объективное мнение.

Для аятоллы Рухоллы Хомейни конец ирано-иракской войны стал равноценен глотку напитка из восточной чаши, куда был подмешан медленно действующий яд. Для Хусейна же это был эликсир жизни. В самом деле, разве не удалось остаться невредимым и при власти в течение восьми лет ожесточенной борьбы против фанатичного врага? Врага, который нагло требовал его, Саддама, головы? Летом 1988 года Иран был истощен, а военный потенциал Ирака еще оставался, по оценкам западных аналитиков, довольно значительным. Казалось, война не очень-то его ослабила. В Тегеране люди ходили по улицам, не поднимая глаз, в трауре. А в Багдаде десятки тысяч горожан танцевали на площадях и за долгими беседами безмятежно пили кофе в уличных кофейнях.

Но даже эта всеобщая эйфория не размягчила такого сверхподозрительного человека, как Хусейн. У него не было никаких иллюзий в отношении того, что после празднования наступит отрезвление: жизнь предъявит счет за последствия войны. Ведь даже в самых недемократических, репрессивных политических системах есть некие пределы, до которых люди готовы терпеть и приносить себя в жертву. Устранение прямой иранской угрозы, главного фактора, который так или иначе цементировал иракское общество в годы войны, требовало новых стимулов для подъема национального духа, верноподданнической поддержки Саддама.

Да, он как президент и верховный главнокомандующий сделал все, чтобы завершить эту войну. Но очередное напряженное сражение за умы и сердца иракцев только начиналось. И вождь сумел представить конец войны как триумф не только Ирака, но и всей арабской нации. Именно это придало в то время ему такую популярность и за пределами Ирака — в арабском мире. И не только там (25)…

Наиболее экстравагантной демонстрацией иракской победы стало сооружение триумфальной арки в центре Багдада сразу же после окончания войны. Арка представляла собой пару скрещенных гигантских сабель в громадных бронзовых руках. Руки олицетворяли власть президента, а сабли — пару для его врагов и врагов Ирака.

В 1989 году началась грандиозная реконструкция Вавилона. Хусейн участвовал в пышной церемонии торжественного захоронения останков вавилонских царей. Он приказал возвести новые памятники на их могилах. В стране же культ личностй Саддама Хусейна в годы войны и после нее превзошел даже ближневосточные мерки. Багдадский вождь учредил личную премию в 1,5 млн долларов для архитектора, который восстановит Висячие сады Вавилона, одно из семи чудес древнего мира (26). Предусматривалось из десятка тысяч кирпичей выложить специальную надпись, напоминавшую будущим поколениям, что древний Вавилон восстановлен в эпоху президента Саддама Хусейна.

Иностранные обозреватели обратили внимание на новую особенность курса Саддама. Подобно Хашимитской монархии, правившей в Ираке до 1958 года, он начал вписывать свое имя в скрижали бывших знаменитых деятелей и аристократов. На этом фоне иракский вождь уважительно заговорил о своих предшественниках. Больше Хашимиты уже не представлялись как «британские лакеи» и «слуги мирового империализма». Что касается короля Фейсала I, то его начали почитать как отца-основателя современного Ирака, «гения арабского национализма и символа иракского единства и целостности нации». Королевское кладбище с останками хашимитских правителей было восстановлено (на это ушло 3,2 млн долларов), а бронзовый Фейсал I вновь воцарился на пьедестале в центре Багдада (27).