Владимир Губарев - А-бомба. От Сталина до Путина

– Судя по всему, вы одновременно пришли к финишу?

– Да, к моменту первого испытания нашей бомбы первые результаты у нас уже были… Расхождения составляли всего 30 процентов…

– Всего?!

– Это великолепный результат! Не знаю, как сейчас, но у американцев раньше ни разу расхождений менее 30 процентов не было. Таким образом, наши расчеты оказались весьма точными… В дальнейшем мы свели цифру расхождений до десяти процентов…

– Как же вам это удалось?! Думаю, вычислительная техника у американцев была всегда лучше?!

– Исходные данные у нас были взяты правильно. Мы старались сохранить правильное математическое описание физического процесса, и в этом, убежден, помогло то, что поначалу у меня было физическое образование.

– Значит, на первом месте все-таки математика?

– И именно это определило наш успех. А в Лос-Аламосе расчеты вели физики. Это принципиальное различие… Но как решать полученные уравнения? Я горжусь тем, что придумал «распараллеливание вычислений». В моем подчинении было тридцать девушек. Уравнений было несколько сотен. Получалось приблизительно по десять уравнений на каждую девушку… Они считали как будто независимо, но передавали свои данные друг другу… Я, конечно, несколько упрощаю, но идея метода, мне кажется, ясна… «Распараллеливание вычислений» дало возможность провести нам расчеты за два месяца, примерно раз в пятнадцать мы ускорили процесс работы… Это я считаю самым крупным достижением в первый год работы над атомной бомбой.

– А жена не из девушек-вычислителей?

– Нет, она медик. Кстати, узбечка. Ее отец был академик – механик, он в свое время заканчивал МГУ. А дед – революционер… Почему вы об этом спросили?

– Я знаю одного академика-атомщика. Он теоретик, а жена занималась как раз вычислениями…

– Вы имеете в виду академика Аврорина?

– Точно!

– Все, кто начинал работать над бомбой, были молоды, а потому таких «атомных семей» много… То время, конечно же, вспоминается с добрыми чувствами, хотя было очень трудно, так как на первом этапе работали с примитивной вычислительной техникой… Но было очень интересно, это была творческая работа. Численные методы быстро совершенствовались: буквально через два года я предложил более точную математическую модель… До 1953 года мы пользовались ручной техникой и довольно далеко продвинулись в этой области… Я сразу же понял, что надо заниматься теорией численных методов, и это было правильным, так как удалось продвинуть специальные методы расчетов. Кстати, американцы отстали в этой области – они надеялись на технику и просчитались.

– Они это признавали. Позже они подтвердили: несмотря на сильное отставание в вычислительных машинах, мы не уступили им в главном – в расчетах сложнейших физических процессов, которые происходят при взрывах атомных и термоядерных бомб… Вы назвали дату:1953 год. Неужели после этого вы не занимались оружием?!

– Я им занимаюсь всю жизнь… В 1953 году был создан Институт прикладной математики, и там наша лаборатория стала отделом.

– Директором стал Мстислав Всеволодович Келдыш, не так ли?

– Он – директором, его заместителем – Тихонов, а я – начальником отдела. Наш отдел был самым крупным в институте. Чуть позже появился отдел, который возглавил Охоцимский. Это уже космос…

– Известно участие Келдыша в Атомном проекте. Оно шло через ваш отдел?

– Да… Появление ЭВМ в 1953–1954 годах открыло новые возможности для проведения вычислительных экспериментов. На наших довольно слабых компьютерах мы смогли решать все необходимые для обороны задачи – ведь у нас были разработаны эффективные численные методы и оптимизирована триада «модель – алгоритм – программа».

– Звучит необычно и красиво!

– А это было одно из достижений, которым я горжусь. Если обратиться к той же бомбе, то схема выглядела приблизительно так. Было некоторое разделение между расчетными группами. Сначала проводился обсчет процесса сжатия – это своеобразная подготовка в взрыву, а затем эти данные и расчеты поступали в наш отдел, где и обсчитывались все процессы, связанные с взрывом… Любопытно, что задание писалось прямо у меня в кабинете. К примеру, приезжал Сахаров и тут же на моем столе давал нам задания… Кстати, я передал недавно в Саров, то есть в Арзамас-16, мою тетрадь, в которой Сахаров, Зельдович и Бабаев вели записи.

– Вы имеете в виду расчет термоядерной бомбы?

– Еще до появления машин у нас было огромное количество вычислений – ведь к этому времени мы уже шесть лет вели расчеты.

– И у вас не было конкурентов?

– В разное временя, на том или ином этапе они появлялись, но неизбежно наши конкуренты проигрывали… Келдыш полагался только на нас и, насколько мне известно, к другим группам математиков не обращался.

– У вас была информация от американцев?

– Я даже не знал о существовании шпионов в этой области!.. Ко мне ни разу и ни от кого – а я на первом этапе много общался с Таммом, Сахаровым и Зельдовичем – не поступало ни единой информации, ни единой цифры или идеи! Подчеркиваю – ни разу! И сразу же добавляю: к счастью, потому что это позволило идти своим путем и в конце концов опередить американцев. Так что заимствование могло идти только в другую сторону: от нас к американцам.

– И как долго вы работали на Атомный проект?

– Очень активно – где-то до 80-го года. Потом сотрудничали лишь эпизодически, когда возникала необходимость… По сути дела, к тому времени все принципиальные проблемы были решены.

– Вы сказали: «Проблемы были решены»… Именно это и определило то, что крупные ученые – Сахаров и Зельдович – уехали из Арзамаса-16. Кстати, ваше впечатление о них?

– Сахаров, бесспорно, выдающийся человек, лишенный каких-то комплексов. Он сочетал в себе талант прозорливых физика и математика. Но ему приписали определение «отец водородной бомбы», и это неверно, так как это обидело многих физиков, которые работали с Сахаровым. Да и не нужно это было делать, потому что Сахаров не нуждался в возвеличивании – сам по себе он был выдающийся ученый и человек.

– А Зельдович?

– Он уникален по-своему… «Реактивный тип» – он готов был наброситься на любую проблему, но ему не хватало общематематической культуры. Он схватывал идеи быстро, но разбросанность в его характере все же была… И в то же время общаться с ним было легче, чем с Сахаровым… Кстати, он был у меня оппонентом при защите диссертации, дал на нее хороший отзыв. Но почему-то он считал, что я должен больше заниматься физикой, чем математикой. А это абсолютно неверно!.. Любопытный он был человек, но «слабинки» все же были – мог стать бестактным, обижал людей. Мне он напоминал капризное дитя.