Михаил Алексеев - «Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы

ВАЛИН мне сказал, что в основном латышская организация ориентируется в своих международных связях на Германию, исходя из направления политики Гитлера и из совпадения основных программных установок у латышской организации и у национал-социалистов, заинтересованных и экономически, и политически в Латвии <���…>».

15 марта 1938 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР комдив Ринк был осужден по ст. ст. 58-1 «б», 58-8 и 58–11 УК РСФСР к расстрелу и приговор привели в исполнение в тот же день. И.А. Ринк был посмертно реабилитирован 30 июня 1956 года.

В ноябре 1937-го Сталин дал санкцию на арест бывших начальников военной разведки Урицкого и Берзина. Поручив их допросы Николаеву, Ежов с помощью сфабрикованных показаний формировал у Сталина убежденность, что сотрудники военной разведки, включая ее высшее руководство, действительно работали на иностранные разведслужбы.

Влияние Ежова и его ведомства возросло настолько, что Ворошилов даже не попытался защитить от ареста начальника Разведуправления комкора С.П. Урицкого [578].

В ночь на 1 ноября 1937 года был арестован заместитель командующего войсками Московского ВО комкор С.П. Урицкий. Еще 11 июня, через два дня после того, как он был освобожден от руководства Разведывательным управлением РККА, Урицкий направил Сталину личное письмо, в котором попытался охарактеризовать свою деятельность в течение двух с лишним лет на посту руководителя военной разведки: «…Мне не удалось за это время создать такую советскую военную разведку, какая была бы достойна нашей партии и нашего государства. Не справился с этим.

Не для оправдания, очень прошу верить этому, а для того, чтобы Вы были еще больше в курсе наших дел, должен доложить: прием мною дела разведки весною 1935 г. происходил в обстановке огромных провалов:

а) Шанхайский провал, задевший свыше 100 человек;

б) Копенгагенский провал с арестом около 10 кадровых работников Разведупра;

в) провал в Берлине, где был обезглавлен крупнейший источник в воздушном министерстве (теперь Штейнбрюк признал, что он его выдал);

г) раскрытие группы террористов в Разведупре во главе с Чернявским.

С кадрами было плохо. Школы еще не развернулись, за границей кадры не готовились, учета людей не было (многих людей приходилось “находить”), вся сеть была в не рабочем состоянии, резидентов не было, нелегальная радиосеть, имеющая огромное значение для предупреждения неожиданностей, была в зачатке (8 нелегальных радиостанций в 1934 г. и 74 — в 1937 г.).

Стояла также трудная задача ликвидации старых провалов, как миланского, финского и чудовищного парижского провала 1933 г., необходимо было вытаскивать людей, локализовать развитие этих провалов. Взялся за чистку. Вычистил из разведки свыше 300 человек. Не довел этого дела до конца. Долго терпел рядом с собой таких шпиков, как Артузов, Штейнбрюк, Карин, пришедших из НКВД, и оставшихся мне в наследство разведупровских шпиков — Юревича, Максимова, Кидайша и еще многих других (выделено мной. — М.А. ). Что эти люди, Артузов и другие, плохо работали, я скоро обнаружил. Тов. Ворошилов Вам подтвердит, я ему об этом неоднократно докладывал еще до их разоблачения. С Вашей и тов. Ворошилова санкции они были уволены, но что они шпики — я не вскрыл. Этому оправдания нет.

Но для будущей здоровой, работоспособной разведки нужно дать начальнику разведки контрразведывательные возможности, чтобы он мог проверить своих людей, наблюдать за ними, вскрывать интриги врагов, потому что разведка — самый лакомый кусок для противника. Я же проверял людей через Ягоду, Гая и им подобных.

К убеждению, что разведка без органической связи с контрразведкой осуждена на провал, я пришел примерно через год моей работы. Несколько раз об этом докладывал тов. Ворошилову. Моя вина, что не поставил этого вопроса перед Вами квалифицированно, как следует. Помимо того, что Артузов и его кампания были шпионами, они почти не работали, Артузов за все время не работал более 9 месяцев, сказываясь больным. Тоже и Карин. Они ни одного дела не доводили до конца; с группой молодых работников, также недостаточно опытных, как и я, приходилось тащить дело, а дела было много и помимо агентурной работы: то маленькая война в Монголии с японцами, то отнявшая много сил операция по связи с китайской Красной армией, то Сянь-цзянские дела (ведь в Монголии и в Сянь-цзяне, за десяток тысяч километров имеются военные силы — мы их обеспечивали инструкторами, снабжали, помогали строиться. Вы в свое время эту работу Разведупра специально отметили).

Наконец, вот уже год аппарата Разведывательного Управления под Вашим почти повседневным руководством выполняет задания по испанским делам. <���…>

Провалы в нашей разведывательной работе велики. Моя вина в этом огромная, но по правде докладываю, что на месте мы не стояли и в этой области. За эти два года мы вовлекли в нашу работу более тысячи человек молодых, в большинстве преданных партии людей, из них большая часть командиров, развернули (правда, далеко еще до хорошей) подготовку кадров. <���…>

Сейчас сдаю дела тов. Берзину. Он, как честный человек, Вам, несомненно, доложит, что наряду с большими нетерпимыми безобразиями, которые у нас в разведке имеются, которые не удалось устранить, в сравнении с тем, что он сдал мне, имеется также некоторое движение вперед.

Тов. Сталин, я могу сказать, что Вы лично руководили моей работой. Недостатка в Ваших многих и конкретных указаниях не было, не сумел я все эти Ваши указания претворить в жизнь, но я очень старался, все что мог, без остатка, отдавая тому делу, на которое Вы меня поставили. Со многими ошибками я так работал всюду, но нигде так напряженно, до предела физических сил, так как в разведке.

Все же всех Ваших поучений реализовать не сумел. И это, тем более, плохо, что я имел постоянное, очень чуткое отношение и помощь в работе со стороны тов. Ворошилова и тов. Ежова. <���…>

Дорогой тов. Сталин! Я всегда чувствовал Ваше большое доверие к себе. Это самое дорогое, что может быть для каждого, и Ваше доверие буду хранить как самое ценное в личной жизни. Меня посылают на новую работу, и на этой работе прошу Вас оказывать такое же доверие, я все свои силы и жизнь отдам на то, чтобы это доверие оправдать».

Уже 15 ноября 1937 года, через две недели после ареста, Урицкий в заявлении на имя Ежова повинился уже не в недостаточной бдительности, а в антисоветской деятельности, в которой его обвиняли: «Признаю полностью свое участие в антисоветском военном заговоре, в который был вовлечен Якиром и Уборевичем… Мне известны, как участники заговора, следующие лица, кроме арестованных: Грибов, Великанов, Мерецков, Ковалев, Халепский и о которых я напишу…» [579].