Михаил Алексеев - «Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы

О ЯНОВЕ я уже докладывал комиссару НИКОЛАЕВУ, это очень недалекий, политически невежественный, но исполнительный и добросовестный человек, и каждый отравляющийся в Испанию, каждый прибывающий раненый почувствовал на себе его заботу. <���…>

Среди отправленных мною за рубеж были два моих родственника, а именно:

Полк. ВОЛКЕШТЕЙН — внук известной народоволки. С этим человеком я никаких личных отношений не имел, он брат жены брата моей жены. <���…>

Наконец, я привлек к работе брата моей жены Д. КРАМОВА. <���…>

Вместе с тем — и это до каждого отдельного человека можно проверить — я за 2 года всей работы, исключительно в целях оздоровления в РУ, вычистил в центре и округах около 300 человек. Среди них, уволенные по моей инициативе, впоследствии выявленные как шпионы или враги народа: Угер (его принял ХАЛЕПСКИЙ к себе), ЦАКОВ (осужден по моей инициативе), ЖБИКОВСКИЙ (впоследствии выяснилось, что шпион), ГЕККЕР, ПАНЮКОВ, ПАНОВ, КИВИНСКИЙ, ТОЛОКОНСКИЙ (троцкист), САФРАЗБЕКОВ из МНР, ТВЕРДОХЛЕБОВ (б. троцкист), ЛИХОВЕЦКИЙ (быв. пом. в/а в Италии, был мною изобличен как шпион и передан в НКВД). По моей инициативе был отозван из-за границы, так как я узнал о его связях с террористом ЛУРЬЕ — некто по фамилии, кажется, ВАЙС (надо проверить, он работал с ЮРОВИЧЕМ) и с большим трудом убедил ГАЯ арестовать его, снять и уволить с работы целую группу ставленников АРТУЗОВА, не говоря уже о том, что десятки рекомендованных им лиц и очень настойчиво протаскиваемых — я не принял. Этот список не полный, не зная совершенно еще о шпионстве многих, но по подозрению и по деловым мотивам я снимал и очищал РУ. В то же время по личным заданиям Ник. Иванов. я обеспечил возвращение в Союз всех, кого он мне указал, без исключения, как проходящих по разным делам, начиная с ПУТНА, СЕМЕНОВА (прав. эсера), БОРОВИЧА, Зоси ЗАЛЕССКОЙ, КЛИМЕНКО и многих десятков других, все «благополучно» прибыли и попали в руки НКВД, например, в отношении СЕМЕНОВА, за которого можно было опасаться, что он не вернется в Союз, мною был разработан и через ТУМАНЯНА был проведен специальный план, обеспечивший его возвращение при всех условиях. Разумеется, можно сильно сомневаться в моих побуждениях, заставивших меня стремиться на деле к тому, что работа РУ шла не плохо, можно сомневаться, почему я этого добивался, но я, прежде всего, не видел никакой пользы даже той подлой организации, к которой я принадлежал, в том, чтобы была плохая разведка, наконец, я опускаю всякие другие мотивы (а они были) — я просто мог бы запутаться, если бы в таком организме как РУ, действовал иначе, и еще следует иметь в виду, что я хотел хорошими результатами добиться доверия.

Еще отмечу, что в самом начале 1937 года, когда стали известны компрометирующие данные о НИКОНОВЕ и БОГОВОМ, я спросил у Ник. Иванов. согласия на их увольнение, но он велел повременить.

Разумеется, вся эта моя «честная» работа ни черта не стоит (но я описал как было в самом деле) потому, я изменил родине и очень тяжело…»

Из Протокола допроса арестованного УРИЦКОГО Семена Петровича от 20–23 декабря 1937 года: «…Действительно хочу рассказать всю правду, чтобы этим хоть немного искупить свою огромную вину. Я прошу мне поверить также и в том, что у меня и раньше были мысли раскаяться, рассказать все о своих преступлениях. Но у меня тогда не хватило мужества.

ВОПРОС. Насчет искренности и раскаяния вы лучше помолчите. Вам несколько раз представлялась полная возможность все рассказать правдиво и разоблачить преступную работу вашу и ваших сообщников. С вами неоднократно говорил Наркомвнудел тов. ЕЖОВ и Нарком обороны тов. ВОРОШИЛОВ. Вы знали о приказе НКВД и НКО № 080 в отношении заговорщиков, которые добровольно явятся с повинной. Однако вы не только не пришли с повинной и не вскрыли своей преступной деятельности, но до самого ареста продолжали борьбу с советской властью.

ОТВЕТ. Я не предполагал, что буду арестован. Я считал, что мне еще доверяют. Особенно меня закрепили в этом мнении, во-первых, назначение меня на ответственную работу заместителя командующего войсками МВО, несмотря на то, что, как мне было известно, мою фамилию на суде назвал ЯКИР, и, во-вторых, это то, что та линия заговора, к которой я имел отношение, еще не была вскрыта. Кроме того, меня удерживали и личные мотивы: не хотелось выдавать близких друзей, являвшихся моими единомышленниками и сообщниками в борьбе с советской властью.

Теперь мне хочется рассказать всю правду, так как для меня в этом единственная нить, которая хоть немного еще связывает меня с родиной, с советским народом. <���…>

ВОПРОС. К вашей роли и связям в антисоветском военном заговоре мы еще вернемся. В начале допроса вы заявили, что являетесь французским шпионом. Расскажите, как вы были завербованы французской разведкой?

ОТВЕТ. Я являюсь агентом французской разведки (“Сюрте-Женераль”) с 1923 года. Завербован я был при следующих обстоятельствах. В 1923 году я был в Париже на нелегальной работе в качестве резидента Разведупра. В ноябре или декабре 1923 года я получил указания от Разведупра переехать на работу в Берлин. За несколько дней до отъезда, меня арестовали на улице и привезли во французскую охранку “Сюрте-Женераль”. Во время обыска у меня было обнаружено подброшенное в пальто агентами охранки письмо члена ЦК французской компартии Сюзанны ЖИРО, завернутое в газеты “Юманите”.

После обыска меня ввели в кабинет к офицеру охранки, который мне сразу заявил, что он знает, что, я, УРИЦКИЙ, командир Красной армии, что польский паспорт на фамилию ВОЙЦЕХОВСКОГО, который у меня нашли, — подложный, что я шпион Красной армии и веду свою работу вместе с французской компартией.

Отрекомендовавшись начальником отделения охранки, этот офицер потребовал от меня немедленного признания. Я стал отпираться и доказывать, что письмо ЖИРО было мне подброшено. Меня начали избивать, подвергали пыткам, которых я не выдержал и через день я дал показания, требуемые охранкой».

Где вымысел, а где правда? Ведь об аресте Урицкого в Париже в конце 1923 года знал только он. Зачем он сообщил об этом следователям?

14 апреля 1938 года Урицкий пишет заявление на имя Агаса, начальника 5-го отдела во 2-м Управлении НКВД СССР. Приведенные ниже строки свидетельствуют, до какого состояния за пять с половиной месяцев допросов с применением физической силы он был доведен. Урицкий униженно просит пощады у палачей, обещая взамен «написать все, ничего не замалчивая» и надеясь на смягчение приговора. Непонятно только, зачем было истязать его, ведь уже через две недели после ареста он давал «чистосердечные» признания и продолжал их давать в ходе следствия, называя все новые имена: