Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

Огюст не мог спать. Не мог работать. Друзья уверяли, что победа будет за ним, они пришли ему на помощь, выступали со статьями, некоторые печатались в тех газетах, что нападали на Огюста особенно яростно; они хвалили «величие головы Бальзака», «мастерство моделировки», «великолепные ниспадающие складки рясы». Это его немного успокоило, но работать он не мог.

В своем интервью Роден сказал:

– Я не ожидал, что мой «Бальзак» найдет отклик в душе каждого, но у самого Бальзака статуя не вызвала бы возмущения.

Его поносили теперь даже на улицах Парижа, и уличные торговцы процветали, продавая карикатуры на статую: маленькие мешочки с мукой, игрушечных тюленей, стоящих на хвостах, и игрушечных снежных баб с издевательским названием: «Бальзак работы Родена» [116].

Тем временем Общество провело ряд заседаний, на которых шли споры и кипели страсти. Драка была ожесточенной, но победу одержал Пизне, на стороне которого было большинство. Общество проголосовало одиннадцатью голосами против четырех и вынесло решение отвергнуть «Бальзака». Гордые своей беспристрастностью, они передали свою резолюцию Родену и прессе одновременно:

«Члены комитета Общества литераторов выражают сожаление по поводу незаконченной работы, выставленной мосье Роденом в Салоне; они не могут считать эту работу памятником Бальзаку».

Несмотря на все издевательства, Огюст не ожидал ничего подобного. В резолюции, однако, не говорилось, что памятник отвергнут окончательно.

Он посоветовался с Шоле, и тот сказал:

– Решение окончательное, мэтр, какова бы ни была, формулировка. Они считают статую незаконченной, а то, что вы поместили ее на низкий пьедестал вместо высокого, признано нарушением договора.

– Незаконченной? – Огюст был не в силах продолжать.

– Они требуют возврата десяти тысяч франков. Огюст обрел дар речи:

– Значит, они знают, чего требуют.

– Им не нужен ваш «Бальзак». Вы собираетесь продолжать борьбу? – Шоле понравилась эта идея; он еще одолеет Пизне. – Если дойдет до суда, дело получит громкую огласку.

– Как дело Альфреда Дрейфуса?

– У вас будет так же много сторонников. Многие из его сторонников поддержат и вас.

– Не знаю. – Он не жаждал венца мученика; он жаждал только покоя.

– Вы не должны сдаваться.

– Пожалуй, вы правы. – Огюст в нерешительности смотрел на Шоле.

Шоле положил конец колебаниям Огюста, объявив:

– Мы победим. И докажем обывателям, что они не имеют права держать под контролем французское искусство.

Однако Огюсту был нанесен еще один удар; через несколько дней парижский муниципалитет, которому принадлежал решающий голос, объявил, что «Бальзак» – это «уродство», и запретил вообще ставить памятник в Париже, тем более на площади Пале-Рояль.

Огюст услышал эту новость, работая в своей главной мастерской; каждый день сюда приходило все больше людей, чтобы сказать ему, что он должен бороться за «Бальзака». В упрямом молчании он выслушал Шоле, который сообщил решение муниципалитета. Он слишком устал, измучен овладевшим им пугающим бессилием. Если бы придумать средство избавиться от этой изматывающей борьбы! Он хотел одного – работать, а работать не давали.

Шоле говорил о «невероятном оскорблении, нанесенном французскому искусству», когда вошел Кар-рьер с последними новостями. Каррьер сказал:

– Мы составили заявление о несогласии с действиями Общества.

Огюст оборвал его.

– Я не хочу отдавать «Бальзака» Обществу.

– Господи! – воскликнул Шоле; он был поражен, но Каррьер кивнул головой и сказал:

– Мы тоже, Огюст, но мы хотим, чтобы Общество знало, что высказывает только свою точку зрения и ничью больше.

– Эжен, я не в силах больше вести эту борьбу.

– Мы будем ее продолжать. Ты только послушай, кто подписал заявление, осуждающее позицию Общества. – Каррьер с несвойственной ему гордостью прочел: «Золя, Моне, Венсан Д'Энди, Анри Бек, Майоль, Анатоль Франс, Клод Дебюсси, Пьер Луи, Антуан Бурдель, Дюбуа, Тулуз-Лотрек, Мирбо, Жеффруа, Альбер Бенар, Жорж Клемансо, Люсьен Гитри, Ка-тул Мендес, Андре Вертело, Лунье-Пое, Констап Менье, Поль Фор» [117].

Огюст был глубоко тронут, но он только спросил:

– Давно это началось?

– Как только Общество отвергло «Бальзака». И мы предпринимаем дальнейшие шаги.

– Какие?

– Расскажем, когда все будет подготовлено, – сказал Каррьер. – Идем, Шоле, Огюсту надо работать. – И, взяв Шоле под руку, вывел его из мастерской.

Через неделю снова пришел Каррьер и сообщил, что заявление, осуждающее действия Общества, было встречено одобрением, и образован комитет для сбора тридцати тысяч франков на приобретение «Бальзака» и установки его в каком-либо парижском сквере или саду. Когда Огюст выразил сомнение в успехе, Каррьер сказал:

– Мы провели подписку, половина суммы уже собрана. Малларме возглавляет комитет. Мы даже получили деньги от Поля Руа, члена Общества, от Турке, который вел с тобой переговоры по поводу «Врат ада», и от Сислея. Сислей сейчас очень болен, живет в нищете, но дал пять франков. И так все. Даже мадам Карпо подарила нам подлинник Карпо. Деньги, вырученные за него, пойдут в фонд подписки.

Огюста особенно тронули пожертвования Сислея и вдовы Карпо. Он никогда не знал близко Сислея, жизнь Сислея была тяжелой борьбой за существование, а Карпо был одним из его кумиров.

Поэтому когда через месяц многие из тех, кто его защищал, вдруг обвинили его в предательстве, Огюст очень удивился. Клемансо, один из самых рьяных его защитников, попросил Огюста подписать петицию, которая требовала пересмотра дела Дрейфуса. Огюст отказался. Он воскликнул:

– Разве я могу ввязываться в новую борьбу? Мои силы и так истощены борьбой за «Бальзака»! – И обиженный Клемансо, не сказав больше ни слова, покинул мастерскую.

И вместо того чтобы быть в стороне от этой борьбы, Огюст оказался вовлеченным в нее тем сильнее, что большинство его сторонников были также сторонниками Альфреда Дрейфуса. Камилла одобрила его, Дега поздравил с разумным решением, но многие сняли свои имена с подписного листа в пользу Родена. Клемансо попросил вычеркнуть его имя из списка; то же сделал Золя, забрав свой взнос в тысячу франков; другие последовали его примеру; многие дрейфусары, которые раньше защищали Огюста, теперь заявили, что ошиблись в нем, что Роден оказался «трусом и глупцом», а Пизне, рьяный антидрейфусар, публично заявил, что Роден пытался его уговорить изменить свое решение по поводу «Бальзака», но ни он, ни Общество не пошли на уступки.

«Человек может считать, что ему повезло, – думал Огюст, – если дело ограничивается одной ненавистью». На него же со всех сторон сыпалось столько обвинений, что он не знал, как на них отвечать. Возможно, он был неправ в отношении Дрейфуса, но презирать его за это жестоко и несправедливо.