Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

Ваяние, каким он теперь его мыслил, требовало огромного физического напряжения, и он чувствовал, что необходимо лепить ежедневно. Иначе его умение, техника, энергия пойдут на убыль, но у него не было возможности лепить каждый день. Биби совсем отбился от рук, он редко в нужный момент оказывался на месте. Часто ночью, когда Огюст пытался работать по памяти, сон одолевал его, усталость валила с ног, и он решал прилечь отдохнуть минутку, но тут же засыпал до утра мертвым сном не раздеваясь. По утрам он был полон энергии и желания взяться за дело, но приходилось спешить на работу, которую он ненавидел.

В моменты передышки его постоянные раздумья и размышления о Биби порождали новые идеи. Теперь им целиком завладела мысль, что голова Биби должна в какой-то степени олицетворять Микеланд-жело. Он изучил все портреты Микеланджело в старости. У Биби была более крупная голова, что смешило Огюста, но выражение лица у обоих было одинаковым: страдания, старость и тяжелый труд наложили на них печать. И чем больше проникался он новой идеей, тем ближе становился ему Микеланджело. Он прочел несколько биографий флорентийца, включая и Вазари, рассматривал скульптуры Микеланджело в Лувре и в Люксембургском саду. Он не мог почерпнуть ничего нового в скульптурах готического периода, не помогли ему ничем и строгие римские профили и плавные линии греков. Он вынужден был отказаться почти от всего, чему научился в студиях, музеях, соборах и библиотеках. Нигде, ни у одного скульптора не встречал он прежде такого лица.

Нос определял характерность всего лица. Изуродованное лицо, олицетворение страдания. Черты, смятые жизненным ураганом. Лоб в морщинах, растрепанная борода, жалкое подобие носа.

Наконец он увидел, что самое главное удалось. Он не пошел на работу, хотя хозяин мог его рассчитать. Он заставил Биби позировать четыре часа подряд – вещь для Биби неслыханная. Он работал сорок восемь часов без отдыха. И вот – закончил. В «Человека со сломанным носом» он вложил всю душу.

Огюст чувствовал себя опустошенным, измученным; глаза потухли, он еле шевелил губами.

Никто не захочет купить бюст, думал он, но необходимо выставить его в Салоне. Целый год работал он над Биби. Это слишком долгий срок. Теперь бы найти модель получше. Такую, на которую всегда можно рассчитывать. Он вырезал на основании бюста, первой подписной вещи, имя «О. Роден».

«Человек со сломанным носом» был отвергнут Салоном 1864 года из-за гротескности. Удар был тяжелым. Это был первый бюст, которым он остался доволен, и он решил больше не делать бюстов.

Как-то раз, когда Огюст занимался лепкой орнамента на фасаде театра мануфактуры Гобеленов, на авеню Гобеленов, уделяя особое внимание кариатидам и лиственному орнаменту, – он надеялся, что они не будут служить одной только цели декоративного украшательства, хотя архитектор был ярым поклонником завитушек и замысловатости, мечтая затмить славу Бернини, – Огюст обратил внимание па проходившую мимо привлекательную девушку. Стояло чудесное весеннее утро, когда Париж особенно красив. Огюст отвлекся от работы и загляделся на незнакомку. Она была непохожа на француженку – француженки были невысокие, с болезненным цветом лица. Девушка была высокая, розовощекая и очень чистенькая. Ему понравилась ее непринужденная, свободная походка. На ней было темно-синее платье и шляпка, и Огюст понял, что она простая работница, но держалась девушка с достоинством. В ней не было приниженности прислуги. Какая у нее удивительная осанка, и как прямо и гордо держит она голову! Вот бы вылепить ее!

– Мадемуазель, – обратился он к ней, когда девушка поравнялась с ним, – вы мне позволите… – И запнулся, не зная, как лучше выразить свою мысль.

Она приостановилась. Мольба, прозвучавшая в его голосе, была совсем не похожа на обычные заигрывания.

Огюст торопливо добавил:

– Мадемуазель, какая у вас чудесная походка! Это другое дело, подумала она, походкой она гордилась. Девушка с достоинством ответила:

– Я из Лотарингии, Жанна д'Арк [30]была оттуда родом. – Вдруг в ней заговорила подозрительность крестьянки: – А вам что до моей походки?

– Я художник. – Он показал на фигуры, которые лепил. Надо надеяться, она догадается, что не он их автор. – Понимаете?

– Художник? Непохожи. – На нем была синяя блуза рабочего и мешковатые штаны, и он, скорее, походил на поденщика.

– Я скульптор.

– О! – Она уставилась на него, как на диковинку. Скульптора она в жизни не видела. – У вас ведь интересная жизнь, верно?

– Пожалуй. А вы чем занимаетесь?

– Швея. Но со временем буду модисткой на улице Ришелье. Я хорошо шью.

Он вздохнул:

– Это замечательно.

– Что замечательно? Что я умею шить?

Он думал о ее фигуре. Одежда не могла скрыть, что сложена она, как Венера, пышногрудая крестьянская Венера.

Она решила, что он потешается над ней, и двинулась дальше. Но он бросился за девушкой, преградил путь. Какой настойчивый и смелый, подумала она, и какая у него мускулистая грудь и широкие плечи, этакий молодой бычок, хоть и не выше ее ростом. И еще ей понравились его резкие орлиные черты лица, высокие скулы, пронизывающий взгляд серо-голубых глаз, густые длинные рыжеватые волосы, выразительный нос, несколько тяжелый подбородок чем-то напомнил ей скалу, на которую она мечтала взобраться в детстве, но побоялась. Вот это мужчина, смущенно подумала она, и надеялась, что бог простит ей такие грешные мысли.

– Что вам надо? – спросила она.

– Мадемуазель, вы не согласились бы мне позировать?

– Позировать? Как?

– Да вот как вы есть сейчас. Я хочу вылепить вашу голову. – Он вдруг уверился, что она девушка. Но как сказать ей, что он не сможет заплатить? – А потом мы выпьем кофе с булочками или, если хотите, вина.

– Где?

– В моей мастерской, на набережной Вольтер. – Как он и надеялся, это произвело должное впечатление, и он прибавил: – Только голову. У вас очень красивая голова. – Теперь, стоя лицом к лицу с ней, он проверял свое первое впечатление. Длинный тонкий нос, округлые скулы, твердый подбородок, большие карие глаза, которые сияли, когда она говорила, густые темные шелковистые волосы, заплетенные в длинную косу. Он представил себе, как она бежит через поле или переходит вброд деревенский ручей. – Вам нравится набережная Вольтер?

– Это приличный район.

– Я могу прийти за вами после работы. Если хотите, мы можем сначала пообедать.

Будь на его месте другой, она бы просто ушла. Она была добропорядочной деревенской девушкой и приехала в Париж всего несколько месяцев назад, но он заинтересовал ее, как никто другой, к тому же не важничал, как большинство парижан, в нем чувствовалась застенчивость, от которой он явно выигрывал.