Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

Стояло ясное майское утро, и у всех было радостное настроение. Дорога по бульвару Монпарнас большей частью шла в гору, и они словно поднимались из тьмы к свету, от ожидания к свершению.

А вокруг громыхали парижские фиакры, экипажи, кабриолеты, кареты с ливрейными лакеями, омнибусы. Постепенно район становился все беднее; навстречу попадались крестьяне, которые несли кур с такой осторожностью, словно это были произведения искусства, старики в синих выгоревших блузах. Начали встречаться некрашеные дома, теснившиеся плотными рядами, с мансардами под крутыми шиферными крышами.

Они достигли вершины холма, и оттуда Огюст увидел множество церквей, а за ними вдали Нотр-Дам, как всегда величественный и прекрасный. Казалось, перед ним открывается новая жизнь.

Как чудесно, что они переезжают в такой радостный весенний день, когда так тепло светит солнце и все в цвету! Огюст вновь чувствовал себя молодым и счастливым. Даже серые булыжники мостовой сияли под яркими лучами.

Внезапно колесо тележки наскочило на сломанный булыжник. «Вакханка» опасно накренилась. Огюст вздрогнул. Он вдруг ощутил страшную усталость: им приходилось то толкать, то тянуть повозку, хотя Моне помогал изо всех сил, да и остальные тоже не отставали, когда возникала необходимость. Огюст на мгновение растерялся. Может, стоило попытаться нанять лошадь.

Фантен принялся командовать, и повозка покатилась дальше. «Вакханка» вновь легла на место, и Огюст вздохнул с облегчением. Для него это самая важная работа, что бы там ни думали о ней другие.

Огюст снова энергично толкал повозку – новая мастерская была уж близко, – и он казался себе Атлантом, держащим на плечах земной шар. Колеса у повозки трещали от тяжести, но они были уже почти у дома. Еще пять минут – и самое трудное останется позади.

Огюст успокоился. Вот и мастерская. И вдруг небо Парижа, города, который был для него самым прекрасным на свете, омрачилось. Колесо повозки треснуло на неровном булыжнике и от старости и перегрузки распалось. Повозка вырвалась из натруженных рук Огюст а и налетела на фонарный столб. «Вакханку» выбросило прямо на булыжники, и она разбилась на мелкие куски.

Огюст в ужасе застыл на месте. От удара о мостовую раскололась голова «Вакханки». Он-то думал, что «Вакханке» предстоит долгая и славная жизнь, и вот в один миг все погибло.

Фантен бросился подбирать куски, но это было бессмысленно. Далу поднял кусок погнутого каркаса и объявил:

– Это все из-за дрянного каркаса. Он не крепче жести.

Дело не только в этом, с горечью думал Огюст, просто ему не везет во всем; это расплата за его честолюбие.

Дега сказал:

– Какая жалость, Роден! Какая неудача!

Все были подавлены и в молчании принялись разгружать повозку. Радостная прогулка кончилась. Это уже были печальные похороны. Вещи быстро перетаскивали в помещение. Никто не решался прикоснуться к разбитой «Вакханке». Огюст был совсем убит. Друзья, прощаясь, выражали ему свое сочувствие и желали всего хорошего, а он отвечал им печальной улыбкой.

Люди шли по бульвару Монпарнас, освещенному мягким полуденным солнцем, некоторые обходили куски глины, другие отпихивали их ногой. Какой-то ребенок принялся играть обломками головы. Огюст беспомощно взирал на все. Человек – это песчинка в круговороте событий! Ничтожная песчинка! Как глупо было воображать, что он может стать художником, великим скульптором.

Привратник вышел из дома и спросил:

– Мосье Роден, это не ваш мусор? – он был недоволен беспорядком. Все эти люди искусства такие неопрятные.

– Нет, не мой, – ответил Огюст. – Больше не мой. Привратник растерянно посмотрел на него, но скульптор не стал ничего объяснять.

– Можно подмести?

– Как хотите. – Огюст испытывал такую усталость, такую опустошенность, что это даже пугало его.

Теперь Огюст поставил себе целью прочно стать на ноги. После гибели «Вакханки» он решил найти заработок.

Навестил Лекока, который возглавлял Малую школу. Он не представлял себе, что искать, но был уверен, что учитель ему поможет.

Однако Лекок не знал, как помочь. Учитель только хорошо понимал, к чему Огюст неспособен. Лекок сказал:

– Вы не годитесь в преподаватели, у вас характер не тот. Но и не в каменщики же идти – потеряете технику. Да и простым исполнителем быть не можете, чтобы осуществлять чужие идеи. Любой ремесленник, у которого достаточно сильные руки, может обтесывать камень и мрамор, но это не для вас, вы неспособны выполнять чужую работу.

– У меня нет желания делать и свою собственную.

– Чем вы зарабатывали раньше?

– Работал орнаментщиком. Стал настоящим знатоком, хотя меня это не увлекало.

– А сейчас, дорогой друг, вы отвергаете все на свете.

– Нет, мэтр, не совсем так.

– А как, Роден? Думали, ваяние – романтичное и забавное приключение? И теперь разочарованы, Я никогда не пытался создать у вас подобного впечатления.

– Если вы меня кому-нибудь не порекомендуете, на кого же мне надеяться?

Лицо Огюста выражало такую безысходность, что Лекок невольно улыбнулся. Роден готов к подвижничеству; пожалуй, оно и лучше, подумал Лекок, может быть, ему как раз и не хватает самодисциплины. Но при этом Лекок сознавал, что все это пустые рассуждения. Он и сам был утомлен, раздражен. У него своих забот было полно. Административные обязанности тяготили его и почти не оставляли времени для преподавания. Новое положение и возросший доход связывали его, и тем не менее он не хотел расставаться ни с тем, ни с другим. Он решил познакомить Родена со всеми обстоятельствами, и пусть сам решает. Перед ним стоял уже не юноша, а взрослый мужчина.

– Я должен прилично зарабатывать, – заявил Огюст. – Если уж работать не разгибая спины, то чтобы хоть платили хорошо. Лекок сказал:

– Я могу порекомендовать вас Каррье-Беллезу [38]. Это один из самых известных скульпторов.

– Я слыхал о нем. Он был вашим учеником, мэтр?

– Да, но теперь помалкивает об этом. Он стал модным. Его бюсты Наполеона III, Делакруа, Ренана [39], Жорж Санд и многих других принесли ему славу. Он не успевает с заказами. Нанимает помощников, хотя и не называет их таковыми.

– А как же он их называет?

– Служащими. Чернорабочими. Но он платит лучше, чем другие.

– А я ему подойду?

– Господи, до чего же вы дошли!

– Он возьмет меня на работу?

– С моей рекомендацией возьмет. Беллез считает, что я растратил свои силы на преподавание, но что у моих учеников хорошие основы. Рекомендовал ему уже многих.

– Многих? – недоверчиво переспросил Огюст.

– Они приходят и уходят. Он очень строг, а не все согласны быть только исполнителями, скульпторами без имени. Друг мой, имейте в виду, это серьезный шаг.