Николай Хохлов - Патрис Лумумба

— Не надо путать пессимизм с реализмом. У батетела есть поговорка: на одной пироге всю деревню не увезешь. А мы с тобой не имеем ни одной пироги! Не знаю, как еще сложится избирательная кампания и кому народ предоставит пирогу, на которой можно въехать во дворец генерал-губернатора и сформировать правительство. Наша независимость двинет вперед весь континент! Это тебе не Конго аббата Юлу. Каждый активист нашей партии должен проникнуться чувством ответственности за судьбу Конго. Мы переживаем исторический момент...

В ту пору Конго напоминало собой дискуссионный клуб, в котором каждый посетитель был оратором и политиком, обвиняющим колониальную систему и ратующим за независимость. Появлялись все новые и новые политические союзы. Кто-то уверял даже, что подпольно действует коммунистическая партия. Предприимчивые торговцы стали распродавать хлопчатобумажные ткани с цветными изображениями Лумумбы, Касавубу, Калонжи, Боликанго, Чомбе, Гизенги, Кашамуры, Илео. В большом ходу были ваксы — набедренные повязки, изготовляемые в Голландии, испещренные портретами конголезских лидеров. Африканские джазы наигрывали песенку «Индепенданс ча-ча», в которой перечислялись фамилии наиболее известных политических деятелей. «Памба, памба, памба!» — «Даром, даром, даром!» — выкрикивали мальчишки, сновавшие по улицам и переулкам, раздавая фотографии «гребцов конголезской пироги», устремленной к независимости.

В леопольдвильском пивном баре «Рубенс» встречались африканцы и европейцы: запрет на доступ в город местным жителям был снят. Обстановка диктовала равенство, которое проявлялось за кружкой пива. Теперь уже на африканцев не покрикивали: их выслушивали, хвалили за ум и ораторские способности. А уж потом, оставшись наедине, бельгийцы позволяли себе откровенность:

— Конголезцы хороши тем, что они ничего всерьез не принимают.

Больше всего доставалось Бельгии от бельгийских граждан в Конго. Между официальной точкой зрения и мнением поселенцев в колонии расхождение шло решительно по всем пунктам. «Правительство нас предает» — таков был общий вывод. Бельгийских министров именовали кретинами, и это не было самым сильным выражением. Какая независимость? Кому она предоставляется? Кто возглавит страну, по своим размерам превышающую Бельгию в 77 раз? Где конголезцы наберут министров и комиссаров? Что прикажете делать: этих недоучившихся черных придется называть монсеньерами и превосходительствами. Так это же величайшая комедия! Понятно, политика требует игры, гибкости, изобретательности. Но, господи, с кем ведется игра!

Ученые, казалось, убедительно доказали, что интеллектуальное развитие конголезца затормаживается или совсем прекращается в период наступления половой зрелости. Какое верное наблюдение! Весь опыт поселенцев говорит в пользу такого учения. Конголезские дети умилительны в своем послушании белым. В начальной школе они учатся отлично, а дальше — хуже и хуже. Из средних учебных заведений выходят одни говоруны, политики. А техника? Она им противопоказана. На все Конго ни одного инженера! Все хотят сделаться адвокатами или экономистами. Не все политические лидеры знают таблицу умножения. Ну, не позор? В какой ловушке мы оказались! Дали детям в руки спички. Несчастная Бельгия!

Колониальная пропагандистская кисть не жалела черных красок, упражняясь в изображении обобщенного типа конголезца. Упражнение в напраслине и клевете на целый народ, в изощренных, унизительных историйках, появление которых продиктовано озлобленностью, страхом перед будущим. Предавалось забвению и то, что говорилось раньше хорошего о конголезцах самими бельгийцами. Перед независимостью расцветал еще один ее враг — расизм. Собственник, для которого в нажитом — все, готов защищать свои богатства с помощью любых средств. Пренебрежительное отношение к целому народу порождает ответную реакцию — прогрессировал африканский расизм, оживлялась слепая ненависть к любому белому на том только основании, что он белый. Классовый подход подменялся расовым. Обстановка накалялась. Все чаще стали случаи избиения европейцев, ограбления их особняков, насилия, оскорблений. В одиночку бельгийцы уже не появлялись в африканских кварталах больших городов. «Бельгийско-конголезское общество» дышало на ладан.

Колониальные власти круто повернули избирательный курс: в атмосфере антагонизма нечего было и помышлять о выдвижении в члены парламента депутатов от европейского населения. Колония бельгийцев оказалась в состоянии изоляции.

Расизм африканцев сдерживался военно-политической машиной, системой наказаний, тюрьмой, и все же он давал о себе знать и выходил наружу. В Леопольдвиле на бронзовый бюст короля Леопольда навешивали веревку, окрашенную в черный цвет. На пальмах и баобабах вешали чучела европейцев. Предпринимались ночные налеты на загородный фешенебельный ресторан «Давиньер». Африканская прислуга отказывалась от работы в домах белых. Волна расизма захватила и цветных, мулатов, рожденных от браков европейцев с местными.

Собственно, настоящие браки были редки: в большинстве речь идет о временных связях. В Конго не существует бракоразводного института. Африканские браки базируются на традициях, на моральных обязанностях одной семьи, одного клана перед другими. Главную ответственность за воспитание детей несет женщина. Ребенок знает мать, и ее присутствие он ощущает всю свою жизнь. Во многих случаях отец — понятие номинальное. Многоженство стирает личность родителя. Кроме того, супруг может оставить одну семью и обзавестись второй, а то и третьей. Дети остаются с матерями, которые и выступают в роли настоящих глав семей. Отец не несет материальных обязанностей перед брошенным на произвол судьбы потомством.

Нетрудно открыть ночное кабаре «Белое и черное», пригласив туда танцовщиц из Европы и Африки. Но мир знаком с черно-белым обществом Соединенных Штатов Америки, где, конечно же, не все американцы расисты и не все негры проникнуты жгучей ненавистью к белым. Жизнь — не красочная этикетка, она глубже легковесных слов о дружбе. Раздоры бывают даже в одной семье, среди одного народа, между родственными племенами и народностями, между самими белыми и самими черными. И если избавить страну от всех европейцев, схлынет ли волна гнева, воцарится ли спокойствие? Вряд ли. Да и без европейских специалистов страна не сможет нормально существовать. Так думал Лумумба, но... продолжал критиковать бельгийцев. Один случай внес существенную поправку в его разоблачение колонизаторов.

Лумумба выступал в Стэнливиле, где его знали, уважали, где большинство жителей шло за ним и беспредельно верило ему. Полно знакомых по работе, по партии. В политическом отношении этот город всегда опережал официальный и более сдержанный Леопольдвиль- лозунг «Долой бельгийских колонизаторов!» прочно вошел здесь в обиход ораторов, и никто не боялся произнести его. Этим призывом закончил свою речь и Лумумба. Вдруг из взволнованной публики раздался женский голос: