Алексей Малобродский - Следствие разберется [Хроники «театрального дела»] [litres]

Следующая встреча с высоким накалом религиозных чувств произошла, когда я был переведён в шестой корпус СИЗО 77/1. Мне довелось недолго соседствовать в одной камере с православным и мусульманином. В распоряжении первого были складень и Евангелие, второй владел переводным Кораном и ковриком. С перерывами на молитву, еду и курение табака они вели бесконечный и донельзя вульгарный диспут, впрочем, вполне миролюбивый. Уровень аргументов с обеих сторон не выдерживал никакой критики. Мне потребовалось немало искусства, чтобы не быть втянутым в это горячечное, но бессмысленное словоблудие. И я испытал облегчение, когда меня перевели в другую камеру.

Мой православный сосед, к слову, бывший руководитель аффилированного с системой исполнения наказаний унитарного предприятия, долго и до поры тщетно просил о свидании со священником. В «Матросской тишине» три домовых церкви: Воздвижения Честного Креста Господня, Святой великомученицы Анастасии Узорешительницы и Святого праведного Иоанна Русского. Окормляют православных узников и их стражей полтора десятка священников. Уверен, что Виталий в конце концов смог исповедаться, причаститься и получить утешение. Мне же и не искавшим духовного общения с соседями по камере 616 за пять месяцев, проведённых в шестом корпусе, увидеть священника не довелось. Под Рождество и на Пасху через охрану все получили скромные гостинцы и популярные православные брошюрки. В «кремлёвский централ», напротив, священник наведывался регулярно, независимо от вероисповедания обитателей. Боюсь оскорбить чьи-нибудь искренние чувства повторением нелепого подозрения, но многие объясняли такую активность высоким статусом и достатком большинства заключённых. Сопровождавшие батюшку улыбчивые старушки агитировали жертвовать на восстановление храма.

Храм иконы Божьей Матери «Всех скорбящих Радость» существовал в слободе Матросская Тишина при Московской исправительной тюрьме (а ещё прежде – Смирительном работном доме для предерзостных) с середины XIX века. В двадцатые годы века двадцатого храм закрыли, а затем и разрушили. Теперь восстанавливают, закладной камень освятил лично патриарх Кирилл.

Правоверный ислам в той камере представлял молодой ингуш. Он, к сожалению, вовсе не мог рассчитывать на отправление своих религиозных потребностей. По некоторым данным, доля мусульман среди заключённых московских тюрем достигает сорока процентов. Говорили, что когда-то, лет восемь назад, один из служебных кабинетов был приспособлен под молельную комнату, но никто из моих собеседников не знал, насколько активно она посещалась, и мне неизвестно, существует ли она сейчас. Знаю, что некоторые мусульмане, проведшие в СИЗО долгое время, ходатайствовали о посещении муллы, но по каким-то причинам безрезультатно.

Евреев в тюрьме, я уверен, много. Конечно, далеко не все они религиозны. Тех, кто открыто придерживается традиции, единицы. Мой поверхностный интерес скорее исторического и культурологического свойства: Танах, Зоар и «Путеводитель растерянных» мне любопытны в такой же степени, как Веды, Трипитака, Библия и Коран. Тем более я благодарен Тане и нашему другу Ашеру, чьими стараниями я познакомился с людьми, о которых сейчас расскажу.

Как-то раз, на исходе первого месяца моего пребывания в «кремлёвском централе», меня вывели из камеры. В свиданиях мне было категорически отказано, значит, это могло быть либо вызовом на допрос к следователю или тюремному оперативнику, либо посещением адвокатов. Визитов Карпинской и Лаховой я всегда ждал с нетерпением. И не только потому, что нуждался в их профессиональной юридической помощи – умные и обаятельные собеседницы, они были единственными связными с нормальным миром, рассказывали о делах и самочувствии Тани, о театральных новостях, об акциях и выступлениях в мою поддержку. Но в тот раз случилось неожиданное: навстречу мне по тюремному коридору шёл раввин. В широкополой шляпе и безупречно по фигуре пошитом лапсердаке, выглядел он не героем местечкового фольклора, но уверенным в себе холёным европейцем. Глаза смотрели внимательно и весело. Аарон Гуревич, член ОНК и глава департамента Федерации еврейских общин России по взаимодействию с вооружёнными силами и правоохранительными учреждениями, принёс мне несколько книг, среди которых – компактного формата Сидур. Книги были изъяты для проверки и попали ко мне через несколько дней. Ребе Аарон передал мне приветы от друзей и заверил в поддержке московской еврейской общины. Затем помог мне прочитать молитву на иврите. Притихшие тюремщики теснились у открытой двери в отведённый нам кабинет. По инструкции они не могли оставить нас наедине и первое время смотрели и прислушивались с любопытством. Говорили мы громко и по-русски, но наши стражи, видимо, совсем не понимали о чём, а потому скоро заскучали. Как честный человек, я сообщил о своей, мягко выражаясь, умеренной религиозности. По счастью, это не смутило раввина Гуревича, и мы ещё долго беседовали, в том числе на светские темы. Позднее он ещё несколько раз навещал меня в «кремлёвском централе» и потом, в последний месяц заключения, в СИЗО № 4 «Медведь». В «Медведе» он добился организации небольшой синагоги со скромной библиотекой и простейшими атрибутами: мезузой, менорой, талесом…

В течение пяти месяцев между «Бастилией» и «Медведем», которые я провёл в шестом корпусе «Матросской тишины», меня несколько раз посетил молодой раввин Ицхак… Полная противоположность рабби Гуревичу, он был начисто лишён апломба и говорил суетливой скороговоркой. Ицхак не позволял себе пренебрегать ритуальной стороной своего ремесла и чуть не силой наматывал мне на руку и на лоб кожаные ремешки тфилин перед молитвой. Уклониться от краткой и поспешной молитвы не было ни единого шанса. Шляпа его всегда была немного набекрень, и, несмотря на жидкие рыжие пейсы и прочие еврейские атрибуты, он неотвратимо напоминал недоросля-семинариста. По сравнению с основательным, прекрасно образованным Гуревичем Ицхак казался более легкомысленным и поверхностным, но лучился добротой и весёлостью.

Незадолго до Песаха в дар от общины мне передали большую коробку мацы. Я захватил её с собой при переводе в СИЗО «Медведь». Там, в восьмиместной камере в компании двенадцати человек, из которых большинство были таджиками, узбеками и татарами, а с ними пара православных русских и один бесшабашный грузин, мы дружно преломили эту мацу в ночь с 14 на 15 нисана 5778 года от сотворения мира.

Небольшого размера молитвенник, подаренный рабби Гуревичем, был для меня ценен в связи с вот ещё каким обстоятельством: в «кремлёвском централе», в отличие от менее строгих СИЗО, где не возбранялось взять с собой в суд книгу, газеты и что-то из еды, перед тем как передать меня конвою, с издевательским педантизмом изымали всё чтиво и любые продукты. Выезд в суд обычно сопряжён с утомительными многочасовыми разъездами в автозаках и долгим ожиданием в камерах. Если не занимать себя чтением, можно сойти с ума. Чтобы зэк на выезде не помер с голоду, ему выдавалась серая картонная коробка с надписью «Индивидуальный рацион питания для спецконтингента (РП)», внутри которой были частично съедобные консервы, галеты и пакетик чая. Что касается книг, исключение составляла религиозная литература. Отбирать её не решались на фоне обострения болезненной борьбы против оскорбления религиозных чувств в нашем внезапно и тотально уверовавшем обществе. И тут молитвенник оказался очень кстати.