Борис Кудрявов - Гибель Высоцкого. Правда и домыслы

Мы не часто говорили с ним на тему эмиграции. Он прекрасно знал о моих связях с заграницей. Но никогда не влезал в мои дела, не интересовался подробностями и слухам о моей причастности к криминалу тоже не верил. Но всегда, почти всегда Володя как-то странно отшучивался о своей возможной поездке в Израиль: хочет, мол, взрослый бычок парного молочка, да кто ж ему даст. Хотя трепета перед заграницей у него никогда не было. Удивление, порой даже восхищение — это да! И при этом боль за свое Отечество, возмущение, недоумение. Даже негодование — как же так, мол, мы войну выиграли. А живем хуже многих! Но критиканством он не занимался, ни в творчестве, ни в быту. Хотя мог в разговоре пульнуть едкими словами в адрес даже не столько тогдашнего режима, а каких-то конкретных людей в руководстве страны.

В Израиль он поехать хотел. Мы с ним об этом действительно толковали. Но времена были такие тугие, что для обычного советского человека даже думать об этом было как бы опасно. Между СССР и Израилем шла такая странная, негласная война. Меня же с этой страной связывал бизнес, устоявшиеся семейные узы. У Высоцкого к Израилю не было ничего, кроме обычного человеческого интереса. Но скажу откровенно — еврейская тема все же крайне его возбуждала. Не знаю, гены это или какой другой внутренний интерес, но даже некоторые его песни свидетельствуют как раз о том, что Володе не был безразличен еврейский мир. Вполне допускаю, что детство его прошло в среде, где люди разных национальностей жили вместе. Евреев среди них хватало.

Но Володя страшно боялся пойти на такой шаг — уехать из СССР в Израиль даже на гастроли. Почему-то очень расстраивался из-за возможных намеков на национальность его отца. Поэтому всячески сторонился подобных разговоров даже на примитивном, бытовом уровне. В Советском Союзе обсуждение этой темы было фактически запрещено. Мне же терять было нечего. Я жил странной жизнью человека, как бы ничего не боящегося на этом свете. Конечно, это блеф. Просто жизнь так складывалась. Но жить именно так получалось крайне интересно. Адреналина в крови было выше всякой крыши.

Мы впервые встретились с ним почти случайно в Германии в конце 70-х. Потом вместе полетели в Нью-Йорк. Это длинная история. Откуда он взял такую фамилию — Шуцман, — мне неизвестно. Но именно так было написано тогда в его паспорте. Спросить я как-то не счел тогда нужным, постеснялся. Похоже, что с его стороны это была какая-то авантюра чистой воды.

Ну, пил он очень прилично. И что с того? Разве это мешало жизни? Как раз наоборот. Для Володи выпивон был стимулом — моральным, эмоциональным, если хочешь. Вот я не пью. Организм не принимает. То есть компанию ему составить не мог. Всегда поражался его неутомимости и выносливости. Володя мог пить и петь, казалось, до бесконечности. Такой вот жизненный стержень, напор.

Меня много раз спрашивали о значимости Высоцкого для советского народа. По сути, глупые вопросы. Это то же самое, что спорить о еврействе Высоцкого. Смысл какой? Володя сделал для всех для нас гораздо больше остальных вещающе-поющих бардов. Сравнить его просто не с кем. Высоцкий весь в своих песнях. Удивительное дело, вот жил человек, оставил после себя столько всего! До сих пор его любят и помнят. Главное — Высоцкий живет в народе. Так его внутреннее одиночество странным образом вылилось в творчество. Общение с людьми происходило через песни.

Высоцкий боролся с предлагаемыми обстоятельствами изо всех сил. В ущерб здоровью, может даже и психике. И он не проиграл. Я так думаю…

Был он человеком особенным. Умел как-то вдохновенно молчать, увлеченно слушать. Внутренняя работа, какой-то особый настрой чувствовался в нем всегда. Но оставаться один почему-то жутко не любил. Противился оставаться в комнате, где не было электрического света. Будто боялся чего-то, не хотел быть один на один со своими внутренними болячками, что ли… Их у него, к сожалению, хватало. Это видно было невооруженным взглядом.

Да в подпитии он мог отдать, подарить любую вещь. Прямо снять с себя и подарить. Причем любому человеку. С вещами расставался легко. Впрочем, он на одежду мало внимания обращал. Или так мне, по крайней мере, казалось? Хотя одет был всегда с иголочки. Это когда при деле и трезвый. А по пьяни одежда удивительным образом разлеталась в пух и прах. Рвалась и грязнилась. Удивительно, что даже в таком виде он умел выглядеть как-то даже импозантно.

Строчку из песни Высоцкого «Но живы все, спасибо Дупаку» знают не одни высоцковеды. Дупака и Высоцкого связывали не только производственные, но и, несмотря на солидную разницу в возрасте, товарищеские отношения. Благодаря настойчивости директора театра на Таганке мало кому известный молодой актер и был принят осенью 1964 года в труппу театра. Хотя главный режиссер Юрий Любимов категорически не хотел его брать. Даже, если допустить, что в рассказах Дупака существуют некоторые натяжки-придумки (что можно отнести к творческому началу личности интервьюируемого), такие воспоминания дорогого стоят.

В октябре 2016 года Дупаку исполнилось 95 лет. Мы встретились с ним накануне юбилея. Поговорили о прошлом и настоящем, о друзьях-товарищах. И, знаете, «нафталином» за версту не несло. Время не убило яркость и самобытность этого удивительного человека.

Решил вставить в книгу это интервью не только потому, что в Интернете его нет. И не все оно посвящено Высоцкому. Пусть читатель проникнется духом того времени, когда театр на Таганке, которому Высоцкий отдал практически всю свою жизнь, был самым ярким местом в театральной жизни не только Москвы, но и, не побоюсь этого слова, целой страны под названием Советский Союз. И в таком вот святилище искусства кипели нешуточные страсти.

— Ну, Боря, наконец-то мы можем спокойно побеседовать. А то ведь все недосуг. Забот полон рот. Да тут еще месяц в больнице пришлось проваляться. Теперь вот, славу Богу, могу даже за руль сесть. Мы еще почудим! Хотя некоторые воспринимают меня бодрящимся мудаком с комсомольским значком. Но я прошел войну, трижды был ранен, многое пережил.

— Рад, что вы в строю. Чего нельзя сказать о вашем детище — театре на Таганке…

— Не дави на больную мозоль. Театра просто нет. Развлекательных заведений, подобных тому, что хотят сделать из Таганки, пруд пруди. Такое впечатление, что нечего ставить. И играть некому. Вот нисколько не хвалюсь, но у нас был супертеатр! Звездный супертеатр! Туда невозможно было достать билеты. Жаль, что теперь какие-то никчемные людишки прикрываются славным именем Таганки. Но зачем же театр кастрировать? Не Апексимова этим занимается, нет. Смехов с женой. Что-то они мутят на малой сцене. Они уже давно от своего имени представляют театр на Таганке по всему миру. Театр, которого уже давно нет… Смехов, не стесняясь, читает из телевизора личные письма Высоцкого в себе любимому. Так теперь называется дружба? Попробовал бы он это сделать при Володиной жизни.