Джей Вэнс - Элегия Хиллбилли [litres]

В этот раз все было, как всегда. Мать буквально умоляла ее простить, потому что в тот раз провинилась сильнее обычного. Чтобы замолить свой грех, она предложила свозить меня в торговый центр и купить новые футбольные карточки. Футбольные карточки были моим фетишем, я согласился. И наверное, совершил тогда величайшую ошибку в своей жизни.

Мы выехали на трассу, и я вдруг сказал что-то такое, отчего мать рассвирепела. Она разогнала автомобиль до бешеной скорости, наверное миль сто в час, и сказала, что сейчас врежется куда-нибудь и мы оба умрем. Я переполз на заднее сиденье, пытаясь пристегнуться двумя ремнями безопасности разом: может, хоть тогда выживу? Это привело мать в еще большее бешенство, и она остановила машину, чтобы хорошенько меня отлупить. Не дожидаясь расправы, я выскочил и со всех ног бросился бежать. Вокруг были одни поля; я мчался, трава больно хлестала меня по ногам. К счастью, удалось выбежать к какому-то домику с бассейном, где, наслаждаясь теплым июньским деньком, плюхалась в воде хозяйка – толстая тетка маминых лет.

«На помощь! Скорей! Позвоните бабуле! – закричал я. – Мама хочет меня убить!» Пока женщина выползала из воды, я испуганно озирался во все стороны: вдруг из кустов сейчас выскочит мать? Мы зашли в дом, позвонили Мамо, я рассказал ей все и назвал адрес. «Только скорее, прошу! – рыдал я в трубку. – А то мама меня найдет».

Увы, я угадал: мать нашла меня первой. Должно быть, видела, в какую сторону я побежал. Она стала колотить по двери и требовала, чтобы я немедленно вышел. Я умолял хозяйку ее не впускать. Та задвинула засов и пригрозила спустить собак (двух мелких шавок размером с кошку). Однако мать ударом вынесла дверь и выволокла меня из дома. Я с криком цеплялся за все подряд – за дверные косяки, перила на крыльце, кусты, а та женщина стояла на пороге и просто смотрела, даже не пытаясь прийти мне на помощь. Как же я ее ненавидел!

Хотя все-таки она меня спасла, потому что после разговора с Мамо успела позвонить в службу спасения. Поэтому пока мать запихивала меня в машину, подъехала полиция, нацепила на мать наручники. Она так брыкалась, что двоим крепким полицейским не сразу удалось ее скрутить и увезти.

Меня усадили в салон второго автомобиля, и мы стали ждать Мамо. Было ужасно тоскливо и одиноко. Я смотрел сквозь стекло, как полицейский опрашивает хозяйку дома – та не успела даже снять мокрый купальник. Наверное, я задремал, потому что дверь вдруг распахнулась, и на сиденье залезла Линдси; она прижала меня к груди так крепко, что затрещали ребра. Мы не плакали и не говорили друг другу ни слова. Просто сидели, обнявшись, и радовались, что наконец-то все закончилось.

Когда мы вышли из машины, Мамо и Пайо тоже меня обняли и спросили, цел ли я? Бабушка принялась искать у меня ушибы, а дед в это время говорил с полицейским. Линдси не отходила от нас ни на шаг. Это был страшный день.

Мы вернулись домой. На разговоры не было сил. Мамо тихо кипела от ярости. Я надеялся, что она хоть немного успокоится к тому моменту, когда мать выпустят из участка. Я совершенно выбился из сил и мечтал лишь об одном – лечь на диван и тупо уставиться в телевизор. Линдси ушла к себе в спальню. Дед взял из холодильника еду и собрался уходить. На полпути к дверям он вдруг остановился и посмотрел на меня. Мамо как раз вышла из комнаты. Папо подошел, положил руку мне на голову и вдруг зарыдал. Это было жутко. Я никогда не видел, чтоб дедушка плакал. Так он просидел какое-то время, потом мы услышали бабушкины шаги. Дед тут же взял себя в руки, вытер глаза и уехал. Больше мы с ним никогда об этом не говорили.

Мать выпустили под залог, выдвинув ей обвинение в семейном насилии. Приговор целиком и полностью зависел от моих показаний. И все же на слушаниях, когда меня спросили, угрожала ли мне мать расправой, я ответил «нет». Причина была проста: бабушка с дедушкой отвалили кучу денег за самого опытного в городе адвоката. Как бы они ни злились на мать, отправлять дочь за решетку им не хотелось. Адвокат объяснил мне, что от моих слов зависит срок, который мать проведет в заключении. «Ты же не хочешь, чтобы твоя мать попала в тюрьму?» – спросил он. Поэтому я солгал: мы договорились, что, даже если ее выпустят, я при желании смогу жить с бабушкой и дедушкой. Официально моим опекуном оставалась мать, но в ее доме я буду появляться исключительно по своему усмотрению. Бабушка обещала, что если мать вдруг будет против, то свои претензии может высказать в дуло ее ружья. Решение было в духе хиллбилли и всех нас полностью устраивало.

Помню, как сидел в зале суда, где собралось с полдесятка других семей, и думал, до чего же все они на нас похожи. Матери, отцы, бабушки и дедушки, в отличие от адвокатов и судей, не носили костюмов. Они были одеты в спортивные трико и футболки. Еще у всех немного кудрявились волосы. Тогда я впервые заметил так называемый «телевизионный акцент» – очень четкое произношение, характерное для ведущих из новостей.

С таким же «телевизионным акцентом» говорили социальные работники, адвокаты и судьи. Но не люди по другую сторону трибуны. Те, кто распоряжался нашими судьбами, выглядели непривычно. Люди, которые сидели рядом с нами, были такими же, как мы.

Самобытность – довольно странная вещь, и в то время я еще не понимал, отчего чувствую с этими незнакомцами такое родство. Впрочем, все немного прояснилось несколько месяцев спустя, во время поездки в Калифорнию. Дядюшка Джимми пригласил нас с Линдси к себе домой, в Напу. Я немедленно растрезвонил друзьям, что летом еду в Калифорнию – причем впервые полечу самолетом! Мне никто не поверил: откуда у моего дядюшки деньги, чтобы купить два билета аж до другого побережья – еще и чужим детям? Вот очередное свидетельство классового сознания – все мои друзья в первую очередь подумали о стоимости перелета.

Я же был рад возможности слетать на запад и навестить дядюшку – человека, которого я боготворил наравне с двоюродными дедами, мужчинами Блантон. Несмотря на ранний вылет, все шесть часов от Цинциннати до Сан-Франциско я не смыкал глаз. Дух захватывало от того, как съеживалась земля при взлете, от облаков вблизи, от размеров неба и очертаний гор в стратосфере. Стюардесса заметила мой восторг и, когда мы пролетали над Колорадо, пригласила меня в кабину к пилотам (это было еще до 11 сентября), и те вкратце объяснили, как управлять самолетом.

Я и прежде покидал границы штата: мы с бабушкой и дедушкой ездили в Южную Каролину и Техас, бывали в Кентукки. Однако в тех поездках мне редко доводилось общаться с кем-то из посторонних, и я не замечал особой разницы. Нала же словно была другим государством. В Калифорнии нас с моими двоюродными братьями и сестрами каждый день ждали новые приключения. Один раз моя старшая кузина Рейчел отвезла нас в Кастро [23] Кастро – квартал в Сан-Франциско, известный как место проживания представителей ЛГБТ-сообщества. чтобы я вживую посмотрел на гомосексуалистов и не шарахался от них в испуге, что ко мне станут приставать. Потом мы посетили винодельню. Еще побывали на футбольной тренировке у нашего двоюродного брата Нэйта в старшей школе. В общем, от новых впечатлений просто замирало сердце!