Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Вот такие примеры интеллектуального развития стояли перед Сьюзен и таким примером со временем стала она сама. Брак с Филипом также обещал возможность саморазвития. Увлеченные умы таких людей, как Сьюзен, хотят, чтобы их вели и направляли. «Я сделаю из тебя человека, – так представлял себе то, что говорит Рифф, один из его студентов. – Сейчас ты никто, но я могу сделать из тебя важного человека. Если ты не уверен в себе, то этот мощный и, судя по всему, просто блестящий ум поднимет тебя из канавы» [315]. Всю жизнь Рифф стоял в величественной позе всезнающего учителя, человека, находящегося выше окружающих. «Я никогда не видел, чтобы он во время любого общения относился к собеседнику, как к равному, – вспоминал один из его коллег по Пенсильванскому университету. – Впрочем, я никогда не видел его с Исаей Берлином» [316].

Вначале Сьюзен положительно воспринимала высокомерное отношение Риффа. Это вполне понятно – у Сьюзен не было отца, она «практически не была ребенком», поэтому соблазн связать свою жизнь с таким человеком, как Рифф, был большим. «Было такое чувство, будто они оба неправильно поняли суть брака, – словно оба воспринимали брак как необходимость полностью отдать себя своему партнеру» [317], – писала Зонтаг. Впрочем, ее сильно волновал вопрос, как много себя следует отдать другому. Ей одновременно хотелось отдать ту часть себя, которую ей самой всегда было трудно нести, и сохранить свое «я», за которое она так упорно боролась. В работе «Решения», одной из немногих, подписанных ФИО «Сьюзен Рифф», она пишет о том, каким человеком ей суждено стать.

ФИЛИП ПРЕДЛОЖИЛ ЕЙ САМОЙ РЕШИТЬ, ХОЧЕТ ЛИ ОНА ВЗЯТЬ ЕГО ФАМИЛИЮ.

«Она снова подняла этот вопрос после того, как взяла его фамилию, заполнив неделю назад несколько безличных и обескураживающих анкет. В том, что теперь она хотела вернуть себе старую фамилию, было что-то безвкусное и двусмысленное», – писала она. Не все так просто, как могло бы показаться. «Если я сохраню фамилию моего отчима, – говорит она Филипу, – получится, что я пописываюсь в том, что ему подчиняюсь. С фамилией моего настоящего отца все, кстати, то же самое». Наконец, она понимает, что сама должна принять это решение, что «он не в состоянии ей помочь, точно так же, как он не помог ей сохранить ребенка, которого она не хотела» [318].

Появление ребенка означало то, что ей надо было подчиниться по нескольким пунктам. Во-первых, гетеросексуальности, к которой она относилась очень двусмысленно, даже несмотря на то, что в нее «перешла». Во-вторых, возникали вопросы о научной карьере, от которой она незадолго до этого отказалась, но которая представлялась единственным способом достижения собственных интеллектуальных амбиций. «Вся ее энергия, – писала Зонтаг, – уходила на попытки избежать ролей, которые, как ей казалось, ей навязали – ролей жены и матери, – но так, чтобы не переставать при этом эти роли играть. Казалось, что выходом из ситуации были только буржуазные решения» [319].

Одним из таких буржуазных решений был сам Филип. Сьюзен любила рассказывать следующую историю. Она говорила о том, что читала роман «Мидлмарч» и поняла, что «я не только была Доротеей, но за несколько месяцев до этого вышла замуж за мистера Кейсобона» [320]. Однако за образом мистера Кейсобона, являющегося символом привередливого педанта, не стоит упускать то, что действительно привлекало Сьюзен в Филипе. На протяжении всего детства она стремилась привлечь к себе интерес и внимание, и в Филипе нашла в конце концов достойного интеллектуального партнера. «Мы семь лет говорили», – писала она. Говорили, когда одному из них надо было идти в туалет, говорили всю ночь в автомобиле, потеряв счет времени настолько, что забывали войти в квартиру [321].

Жизнь с Филипом не означала, что она должна отказаться от своих научных амбиций. Более того, в некоторой степени сам Филип с его знаниями и скромным, но уважаемым доходом способствовал осуществлению этих амбиций. Он нашел работу в Брандейском университете в Уолтеме, штат Массачусетс. Этот вуз появился четырьмя годами ранее, в 1948 году, и одной из причин его основания являлась необходимость борьбы с антисемитизмом в старых университетах. Он стал одним из основных «оплотов» американского иудаизма, продвигая актуальные для светских, нерелигиозных евреев идеи, а также воспитывая студентов в духе американского патриотизма. В этом университете выступали Альберт Эйнштейн и Элеонора Рузвельт, а преподавала профессура высшего уровня, что привлекало Сьюзен и Филипа. Кроме этого, в Бостоне и его окрестностях происходило гораздо больше стимулирующих ум интеллектуальных событий, чем в Мадисоне и даже Чикаго.

В сентябре они переехали в расположенный около Кембриджа Арлингтон. Несмотря на то что Сьюзен в будущем будет требовать от докторов максимум информации, тогда, будучи на последнем месяце беременности, она вообще плохо представляла, что ее ждет. Как позднее выразился ее сын, она «проявляла мало любопытства к вопросам медицины» [322]. Это очень мягко сказано. В это сложно поверить, но во время беременности она даже ни разу не сходила на консультацию к врачу и не проявила никакого интереса к тому, как ей надо будет себя вести во время родов.

Однажды вечером она легла спать и внезапно проснулась. «Я описала кровать, – рассказывала Зонтаг подруге. – Потом встала с кровати и почувствовала страшную боль…» Она сказала, что ей показалось, что у нее болит живот, и она не перестает писаться. Она разбудила Филипа. Тот объяснил ей, что у нее отошли воды, но Сьюзен не поняла, что это значит. Когда ее привезли в больницу и у нее начались схватки, «она не могла понять, почему ей так больно и почему никто не может ей помочь» [323].

Без массы доказательств того, что, как она сама выражалась, «мне всегда нравилось делать вид, что моего тела нет», было бы сложно представить себе, что Зонтаг не подозревала о том, что роды – дело болезненное. Тем не менее, по ее собственным словам, она об этом не догадывалась.

Давид Розенблатт Рифф родился 28 сентября 1952 года. Давидом его назвали в честь символа идеальной красоты статуи Микеланджело. Зонтаг пыталась применить к своему младенцу-сыну стандарты, по которым старалась жить сама. В полном имени Давида присутствует фамилия отца Сьюзен, однако, помня о всех сложностях идентификации, которые пережила Зонтаг, ее сын больше известен под именем Давид Зонтаг-Рифф.

На первых фотографиях с сыном Сьюзен выглядит почти такой же потрясенной и ошеломленной, словно сама была ребенком. Ей было 19 лет, но выглядела она младше своего возраста. Первый год жизни сына Сьюзен сидела с ним дома. За ребенком следила Рози МакНалти, няня Сьюзен и Джуди. «Вот одна из причин того, что мы с Давидом так друг на друга похожи, – говорила через много лет Сьюзен. – У нас была одна мать» [324].