В Морозов - Дети военной поры

— Я ведь не думал, что вы именно меня зовете, простите, не знаю вашего имени-отчества, — отвечал Гена. — Вы меня хотели видеть?

В двигателе «эмки» случилось, наверное, что-то очень серьезное, потому что спина склонившегося над ним водителя тряслась.

— Не видеть вас я хотел, а полюбопытствовать, почему не приветствуете старшего по званию.

— Знаете, я ведь недавно, я из Ленинграда, приехал с Аркадием Ефимовичем…

— Идите. И передайте старшему лейтенанту Обранту, что бригадный комиссар велел научить вас для начала приветствовать старших и не носить шинель, как халат!

Гена отправился стричься. Он не видел, как, глядя ему вслед, смеялись комиссар и водитель.

Жизнь стала интереснее. Они получили новенькие комсомольские билеты. На каждом стояла печать: «Действителен без фотокарточки». Вскоре начались и занятия военным делом. Успехи оказались «налицо»: Валя, стреляя из пистолета, целилась так старательно, что отдача пришлась прямо в нос. Он посинел и распух. Ежедневно подолгу репетировали — Обрант отрабатывал с ребятами старые и новые номера.

Вскоре танцевальная группа агитвзвода стала называться танцевальным ансамблем под художественным руководством А. Е. Обранта. Ансамблю приходилось теперь выступать в такой обстановке, какая в прежние времена, до войны, не могла им даже присниться. Танцевали в палатках медсанбатов. Не раз случалось, что танцы прерывались и артисты помогали переносить и перевязывать раненых. Надев рюкзаки, набитые костюмами и нехитрым реквизитом, исходили пешком дороги и тропинки прифронтовой полосы.

Ночные концерты в тесных избушках — их давали при свечах. От движения танцоров свечи гасли. Иногда танцевали даже без музыки — на самых передовых участках фронта, где каждый звук легко достигал вражеских укреплений. Тогда не играл аккордеонист, не аплодировали бойцы. Не слышно было стука каблуков — землю застилали сеном.

Порой выступления продолжались подолгу. Неподалеку от Колпина высилась обстрелянная с наружной стороны кирпичная стена. Под ее укрытием, отдыхали и курили, сменяясь после боя, красноармейцы. Вот за этой-то стеной, где земля взлетала на воздух черными фонтанами, где, пригибаясь в ходах сообщения, сходились солдаты, танцевали без передышки обрантовцы: одни бойцы уходили в бой, другие возвращались из боя.

Танцевали и на платформе бронепоезда. Эти концерты под огнем бойцы воспринимали как лучшее подтверждение всех прослушанных ими политбесед. Даже дети бесстрашно несут свою службу под самым носом у фашистов! Ненависть к врагу, ясно различимому в прорези прицела, и нежность к детям, которые пришли сюда, на передовую, рождали в каждом солдате желание идти вперед. И кто знает, сколько снарядов и пуль было послано точно в цель с мыслью о детях, которые танцуют на краю окопа!

Их репертуар был широк: «Яблочко» и «Танец татарских мальчиков», грузинский «Багдадури» и цыганский танец. Уже на фронте родилась «Тачанка». Знаменитая песня била теперь по новому врагу старым, проверенным оружием.

В начале лета 1944 года ансамбль отправился в Москву, чтобы принять участие в антифашистском слете молодежи и выступить с концертом в Колонном зале Дома Союзов. Позади остались более трех тысяч фронтовых выступлений. Теперь предстояло показать свое искусство на праздничной столичной сцене. Никто не называл поездку отчетом. Но все понимали, что это именно так.

…Когда на сцену Колонного зала выбежали подростки в военной форме с новенькими медалями «За оборону Ленинграда», зрительный зал встал. Шквалом аплодисментов сопровождали зрители весь матросский танец.

В Москве они выступили более чем в тридцати концертах, в том числе на сцене Театра Красной Армии. Они стали героями военного московского театрального лета. Поездка в Москву принесла им широкую известность.

Война приближалась к концу, но ансамблю, рожденному в огне, предстояло жить. В День Победы обрантовцы выступали на Дворцовой площади. Зимний дворец и арка Главного штаба освещались прожекторами, которые затмевали призрачное свечение белой ночи. Ребята танцевали на высоком помосте посреди огромной толпы, запрудившей площадь от края до края. Снова не было вокруг тишины. Но теперь гремел праздничный салют.

Эту историю лучше всего начать с письма Надежды Булгаковой, опубликованного в «Комсомольской правде».

«Во время войны я была фельдшером, старшей медсестрой, лейтенантом медицинской службы. Хорошо помню тот день, когда меня вызвал командир. Вошла к нему и увидела на стуле малыша лет четырех. Это был немецкий мальчик. Грязный, измученный, худой, он смотрел устало и безразлично. Командир сказал: «Возьмите к себе в санчасть и приведите в порядок». Я взяла мальчонку, выкупала, накормила, и он моментально уснул. Сама же долго плакала над его вещами: сколько мук и страданий принесла война! Мы все пробовали с ним говорить, но он только сказал, что его зовут Клаус. Задумчивый, грустный, он почти ни с кем не разговаривал. Но на третий день с утра после сна отыскал меня глазами и улыбнулся. До сих пор помню эту детскую милую улыбку.

Скоро меня откомандировали в другую часть. Я уехала, а своего Клауса передала фельдшеру первой роты. Расставаться с ним было нелегко. Он прижался ко мне, в его глазах было столько отчаяния и любви.

Где он, Клаус? Как сложилась его судьба? Посылаю вам фотографию. Напечатаете в газете — верните мне»…

Это было в феврале 1945 года в Дрездене. Английские и американские бомбардировщики в ночь на 14 февраля в три захода сбросили на город тонны смертоносного груза. Полностью разрушен центр города с его сокровищницами мирового искусства. Вместе с другими жителями покинула город Доротея Этцродт с четырьмя ребятишками на руках. А через три месяца, когда война уже подходила к концу, они возвращались домой. Шли пешком. Самый младший, шестилетний Клаус, еле передвигал ноги. Какая-то крестьянка посадила обессилевшего ребенка на повозку. Потом стало плохо старшей — Гизеле. Пока с ней возились, подвода уехала вперед. А тут — развилка. Долго бегали от одной подводы к другой, пытаясь найти Клауса. Напрасно!

Когда крестьянка заметила, что семья малыша отстала, она ссадила его — в надежде, что его найдут. Мальчик остался один. Справа и слева от него по шоссе шагали люди, нагруженные сумками, тюками, свертками.

Он смутно помнит, как шел и шел среди беженцев. Страх, безысходное отчаяние охватили Клауса. Он присел на обочину, но людской поток оттеснил его в придорожную канаву, и он лег прямо на землю. Там провел и весь следующий день. Иногда он срывался и бежал за женщинами, похожими на мать.

К концу второго дня, уже в сумерках, на него и наткнулся советский майор Виктор Зеленый. Увидев на обочине одинокую фигурку, приказал остановиться. «Что с ним делать? — думал майор. — Малыш с ног валится. Погибнет ведь». Он взял его на руки и посадил в машину.