Константин Рокоссовский - Воспоминания без цензуры

К руководству войсками были привлечены молодые кадры, не обладавшие достаточным жизненным и командным практическим опытом – по должностям, на которые они назначались. Как это проводилось, сошлюсь только на один пример, как очевидец: в июле 1937 года сменивший маршала Советского Союза Шапошникова, командовавшего в то время Ленинградским военным округом Дыбенко – созвал весь высший командный состав войск округа и объявил нам о том, чтобы мы, вернувшись во вверенные нам войска, каждый выбрал бы себе по 2 лучших лейтенантов и в течение 2-3-х месяцев подготовили себе из них заместителей на занимаемые нами должности. На заданный с нашей стороны вопрос – что же нам после этого делать – последовал с его стороны ответ, что для нас место найдется. И действительно, такое место почти для всех нас было найдено…»

«Член семьи изменника Родины» – это официальная, закрепленная в нескольких нормативных актах, в том числе УК РСФСР, формулировка. Моя прабабушка Юлия Петровна как жена «врага народа» не имела права жить в приграничном городе, которым был тогда Псков. Вместе с дочерью – моей бабушкой – Адой они уехали в Армавир. Чтобы выжить, Юлия Петровна бралась за любую работу, например была кассиршей в парикмахерской, но каждый раз, когда на работе узнавали, что ее муж «сидит», ее увольняли. Выжить помогали облигации государственного займа, на которые прадед как член партии был обязан подписываться в 1930-е годы. Прабабушка относила их в залог и получала хоть какие-то деньги.

Несладко пришлось и бабушке. Когда прадеда арестовали, ей было 12 лет. В школах в те времена детей «врагов народа» заставляли публично отрекаться от родителей, устраивали показательные выступления. Она вспоминала, что в одной из школ произошел такой вопиющий случай: в класс во время урока вошла директор и сказала детям, что среди них находится дочь врага народа. «Ада, встань», – приказала она, повернувшись к бабушке. Но Ада Рокоссовская характером была в отца – она отказывалась отречься от него, дралась, конфликтовала с учителями и администрациями учебных заведений, переходила из школы в школу.

Выстоять Юлии Петровне и Аде помогало сознание того, что любимый муж и отец жив. Чтобы это выяснить, прабабушке пришлось отправить бабушку с передачей для прадеда одну в Москву – на Лубянку. Она узнала, что если передачу принимают, значит, человек находится в списке живых заключенных. Но сама она должна была постоянно отмечаться по месту пребывания в Армавире. Поэтому ей ничего не оставалось, как отправить дочь в столицу. К счастью, в поезде бабушке попались хорошие люди – муж и жена. Они не побоялись помочь «дочери врага народа» – по приезде в Москву отвели Аду на Лубянку, а потом проводили на вокзал и посадили на обратный поезд. Передачу приняли. Прадед был жив.

«Справка от 4 апреля 1940 года. Выдана гр-ну Рокоссовскому Константину Константиновичу, 1896 г. р., происходящему из гр-н б. Польши, г. Варшава, в том, что он с 17 августа 1937 года по 22 марта 1940 года содержался во внутренней тюрьме УГБ НКВД ЛО и 20 марта из-под стражи освобожден в связи с прекращением его дела». Следующий документ – от 4 апреля 1940 года: «Комдив запаса Рокоссовский восстанавливается в Красной Армии. Приказ об увольнении отменить».

Около четырех часов утра 22 июня дежурный офицер принес мне телефонограмму из штаба 5-й армии: вскрыть особый секретный оперативный пакет.

Сделать это мы имели право только по распоряжению Председателя Совнаркома СССР или Народного комиссара обороны. А в телефонограмме стояла подпись заместителя начальника оперативного отдела штарма. Приказав дежурному уточнить достоверность депеши в округе, в армии, в наркомате, я вызвал начальника штаба, моего заместителя по политчасти и начальника Особого отдела, чтобы посоветоваться, как поступить в данном случае.

Вскоре дежурный доложил, что связь нарушена. Не отвечают ни Москва, ни Киев, ни Луцк.

Пришлось взять на себя ответственность и вскрыть пакет.

Директива указывала: немедленно привести корпус в боевую готовность и выступить в направлении Ровно, Луцк, Ковель. В четыре часа приказал объявить боевую тревогу, командирам дивизий Н. А. Новикову, Н. В. Калинину и В. М. Черняеву прибыть на мой КП.

Пока войска стягивались на исходное положение, комдивам были даны предварительные распоряжения о маршрутах и времени выступления. Штаб корпуса готовил общий приказ.

Вся подготовка шла в быстром темпе, но спокойно и планомерно. Каждый знал свое место и точно выполнял свое дело.

Затруднения были только с материальным обеспечением. Ничтожное число автомашин. Недостаток горючего. Ограниченное количество боеприпасов. Ждать, пока сверху укажут, что и где получить, было некогда. Неподалеку находились центральные склады с боеприпасами и гарнизонный парк автомобилей. Приказал склады вскрыть. Сопротивление интендантов пришлось преодолевать соответствующим внушением и расписками. Кажется, никогда не писал столько расписок, как в тот день.

А. Г. Маслов с утра добивался связи с вышестоящим командованием. Лишь к десяти часам каким-то путем он на несколько минут получил Луцк. Один из работников штаба армии торопливо сказал, что город вторично подвергается бомбежке, связь все время рвется, положение на фронте ему неизвестно.

Почти к этому же времени удалось получить сведения, что Киев бомбили немцы. И тут же связь опять нарушилась.

С командованием округа, которому мы непосредственно подчинялись, связаться никак не могли. От него за весь день 22 июня – никаких распоряжений.

Около одиннадцати часов над нами на большой высоте прошло до двадцати немецких бомбардировщиков. Зенитная артиллерия обстреляла их.

Это еще раз убедило меня в том, что действую правильно, и я все внимание сосредоточил на подготовке войск.

Горючее, боеприпасы, обеспечение порядка в самом городе, охрана воинского имущества, остающегося после ухода войск, забота о семьях комсостава, проверка готовности частей, митинги личного состава – все нужно было успеть сделать в считаные часы. И вместе с тем я уже думал о боях. За долгие годы службы я хорошо узнал, что такое война, и поэтому меня больше всего беспокоило, как встретит свой первый бой наш необстрелянный солдат.

Вот деталь, по которой читатель – представитель нового поколения, – возможно, поймет ход мыслей комкора в первый день так неожиданно начавшейся войны. Выступая в поход по тревоге, я запретил выдавать командирам и сержантам защитного цвета петлицы и знаки различия. Командир должен резко выделяться в боевых порядках. Солдаты должны его видеть. И сам он должен чувствовать, что за его поведением следят, равняются по нему.