Сергей Юрский - Игра в жизнь

Мне снятся странные сны о жизни. Но проходят годы, а сон все длится. Иногда кажется, что проснулся. Смотришь на часы, смотришь в календарь, смотришь в зеркало. Мне уже шестьдесят шесть. Еще ходят ноги? Еще носят тебя по этой земле? Кланяйся и благодари. Еще полны залы зрителями, приходящими на твои спектакли? Кланяюсь и благодарю. Это опровержение моих черных мыслей и грустных чувств. Потому что в вечерний театр ходят не ночные, а утренние люди. Они еще есть. И мое сочувствие им, мой смех над уродством того, что теснит их, морочит, – это содержание всех моих спектаклей.

Спасибо моим ролям в кино. Спасибо Бендеру, ему больше всех. Но спасибо и ВикНикСору из «Республики ШКИД», и Импровизатору из «Маленьких трагедий», и, конечно, старому пьянице дяде Мите из фильма «Любовь и голуби», и Чудаку – «человеку ниоткуда». Они тоже уже в возрасте – кому двадцать, кому тридцать, а кому и сорок лет от первой встречи со зрителем. Но их помнят! Кланяюсь и благодарю.

Сентябрь первого года нового века. Новый сезон. Сорок четвертый мой сезон в профессиональном театре. Я начинаю его на Сахалине. С коллегами Колей Волковым и Олей Волковой и местными журналистами мы совершаем утреннюю поездку в Корсаков. Пролив Лаперуза. Там, за туманом, совсем близко, Япония. Там мои дорогие актеры, там были (или еще живут?) поставленные мной спектакли. Город Токио, невероятный и непонятный, в котором прожил я сто двадцать дней. Или это приснилось?

И здесь, на Сахалине, я уже был раньше, уже играл на сцене Театра Чехова. Я помню. И меня помнят. От самого кончика России начинается сезон. И поехали мы с нашим спектаклем под названием «Железный класс» – Владивосток, Большой Камень, Уссурийск, Хабаровск…

Как забыть, что в Хабаровске богатые люди «похитили» нас, артистов, у нашего продюсера, привезли в свой (абсолютно элитный) отель, разместили по-барски, а мне, как Бендеру, выделили роскошные апартаменты, во много раз превосходящие нормальные человеческие потребности. Нас просили высказывать желания, а если их не было, нам предлагали набор возможных желаний. Все, что делалось, было от всей души этой очень богатой фирмы (если позволено так формулировать и у фирмы может быть душа). Хотелось кланяться и благодарить, что мы и делали. Но… (черт побери, не впасть бы в гнусное ханжество!) есть какая-то диспропорция, когда из джакузи и двух ванных комнат общей площадью со стандартную московскую двухкомнатную квартиру выходишь в махровом халате в свой «апартамент», занимающий пол-этажа, у входной двери тебя встречает господин директор отеля – индус из Австралии, говорящий только по-английски, и спрашивает, все ли в порядке, напоминая, что нас ждут в ресторане к ужину и что шеф-повар (темнокожий высокий человек, говорящий по-французски) приготовил нам сюрприз, а после всего этого приходишь в театр (сплошь окруженный охраной в штатском), переодеваешься в потертый костюмчик и играешь в тысячном зале итальянскую пьесу о двух бедных одиноких стариках, изгоях в собственных семьях, нашедших друг в друге последнюю и единственную опору перед переходом в лучший мир.

Причем, когда говоришь отдельно с любым из плотно тебя окруживших опекой, все нормально. И с распорядителем всех богатств, и с его помощником, и с шофером роскошной иномарки, и даже с охранником, который часовым стоит у двери моей гримерной и на мое предложение взять из гримерной стул и дать отдохнуть ногам делает шаг назад, вздергивает голову и твердо: «Не положено!» Люди как люди. Разные мы, конечно, но понять друг друга можем. А вот когда царствует система , теряешься, и старик мой итальянский – Либеро Бокка, которого я играю, тут уже ни при чем, да и сам я не от этой жизни.

Как сон! Ну, ей-богу, как сон. Спектакль кончился. Я еще давал интервью местному телевидению. Потом была очередь за автографами тех, кого охрана допустила. Последним – начальник охраны. Просит написать несколько теплых слов их охранной фирме. Пишу. Прощаемся. Спускаюсь вниз и выхожу на широченную террасу театра – по ней надо пройти шагов пятьдесят до машины. И вот вокруг меня смыкается кольцо охраны: пять человек вплотную, пятеро других образуют второе кольцо на некотором расстоянии и один впереди сбоку. А уже темно. И пусто. Давно разошлись зрители. Несколько фигур стоят у перил и робко поднимают руки с программками нашего спектакля. Я спрашиваю: «Автограф?» – и сворачиваю к ним. И вся конструкция моей безопасности сворачивает вместе со мной, еще теснее смыкая ряды.

А после ужина, славных речей и взаимных благодарностей ведут меня осмотреть красоты отеля, которые я еще не видел. Бани, тренажеры, купальни, концертный зал, и кончается все в средоточии великолепия – CASINO! Заметил, в последние годы, куда бы ни заводили встречи искусства со спонсорами, какими бы утонченными наблюдениями ни обменивались таланты и поклонники, кончается все в Casino. Вершина блаженства! Знак времени! Точка стремления и точка отсчета. «Не желаете ли сыграть, товарищ Бендер?» Остап, конечно, и тут не потерялся бы. Но на мне ведь и другие мои персонажи. Им-то как же? С ними-то мне куда деваться?

Вот было: 83-й год, Медвежьегорск, суровые и красивые места. Снимается фильм «Любовь и голуби». Играем мы с Теняковой дядю Митю и тетю Шуру – двух простых людей, что называется, от земли. Лето. Дочке нашей десять лет, и оставить Дашу не с кем. Значит, она с нами на съемках. Гримируют нас по часу каждого. Часов в 8 утра. Снимаем весь день. Обедать приехали в гостиницу, не снимая костюмов и грима. Идем в ресторан – он совсем пустой днем. Навстречу швейцар: «Стоп! Куда?» Я голосом дяди Мити говорю: «Да покушать думал. Вроде место для кушанья подходящее». Швейцар говорит: «А ну, вали отсюда быстро! Еще ребенка ведет с собой. Ресторан не для ребенков место». Я спрашиваю: «А где ж ему, ребенку, поесть, если он, ребенок, приезжий?» Швейцар упирается руками мне в грудь и начинает выпихивать на улицу. Тенякова женщина горячая и высказывается по этому поводу резко и недвусмысленно. Но забывает при этом, что костюм-то у нее и грим простой, морщинистой, «трудящей» бабы Шуры.

Швейцар заявляет: «Иду за милицией». Я (уже своим голосом) объясняю, что мы живем в гостинице, что мы актеры, что мы в гриме, но стражу дверей вожжа под хвост попала, он идет за милицией. Тем временем садимся мы за столик и заказываем знакомой официантке «гриб. суп» три раза, «рыба жар. с пюре карт.» три раза (другого ничего нет). Входят швейцар и милиционер. Сразу идет текст: «Пройдемте!», сразу начинается хватание за руки и крик с обеих сторон. Потом входит администрация, идет прояснение. Потом через пару дней я еду в милицию и по просьбе начальника провожу с личным составом разъяснительную беседу и читаю им рассказы Шукшина. Все улаживается по этой части. Но ведь что интересно: я тогда по улицам, случалось, ходил в гриме дяди Мити – никто на меня внимания не обращал: ну, чего особенного, нормальный запущенный старик. Я был как другие люди этого города . Именно поэтому меня и не пускали в ресторан. И верить даже не хотели, что я артист. Мне кричали: «Видали мы таких артистов!» – и толкали руками.