Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Неожиданно Родос устроил перерыв в допросе — чаепитие, поинтересовался личной жизнью известных артистов. Николай Иванович с готовностью утолил любопытство, поведал о разврате исполнителей главных ролей в фильмах, спектаклях, смене любовников и любовниц, беспробудном пьянстве, закулисных интригах.

«О жареных фактах в жизни других могу рассказывать часами. Пусть наслаждаются сплетнями с душком, лишь бы не брали дубинку, на теле не появлялись синяки, ссадины, на голове шишки, впрочем, могут избить, не оставляя следов, чтобы на суде предстал целым, невредимым».

После светской беседы (говорил Ежов, Родос с Сергиенко внимали) допрос возобновился. Николая Ивановича радовало, что нет вопросов о драгоценностях, не найденных при обысках.

«Если спросят, отвечу, что не имею понятия, куда дела жена, иначе к обвинениям добавят присвоение принадлежащих арестованным ювелирных безделушек».

Стоило вспомнить супругу, как ее имя прозвучало вновь.

— Не умно оправдались в непричастности к смерти Гладун. Расправились с женой, когда почувствовали с ее стороны угрозу разоблачения своей преступной деятельности, связей с подданной Германии гражданкой Стеффорн, которой во время любовных в постели утех выбалтывали государственные тайны.

Следователь имел в виду Петрушеву, закадычную подругу жены, которая вышла замуж за немца и уехала в Баварию. Златокудрая, с прекрасной фигурой, она нравилась не только Ежову, но гостья не делала попыток что-либо выведать.

— Также имеются данные о вашем позорном, противоестественном влечении к мужчинам, участии в оргиях.

Ежов не знал, как опровергнуть чудовищное обвинение.

«Следом за гомосексуализмом пришьют подготовку взрывов метро, мостов, туннелей, отравление пищи в кремлевской столовой, открытие шлюзов канала для затопления столицы, прочую несусветную чушь, в которой прежде обвиняли других».

— Перейдем к вашему руководству комиссией партийного контроля в старом ЦК. На хлебные посты назначали исключительно по знакомству, так сказать, по блату, в результате на командные должности попадали недостойные, компрометирующие советскую власть, партию. В загранкомандировки отправляли политически незрелых, которые стали невозвращенцами.

Очередные обвинения, как ни странно, порадовали Ежова.

«Пусть льют ушаты грязи, лишь бы забыли о мужеложстве».

— При вашем активном участии внутри органов зрел заговор, который, благодаря бдительности честнейших большевиков-чекистов, был своевременно предотвращен. На первом допросе бывший нарком Украины Успенский рассказал о вас довольно много нелицеприятного, высветил мелкую душонку…

Известие об аресте Успенского опечалило.

«Предупредил, что вместе со мной попал под обстрел, посоветовал скрыться, жаль, что не удалось. О его показаниях против меня следователь врет безбожным образом, Успенский даже под дулом пистолета не стал бы меня топить».

Родос, словно услышав мысли стоящего перед ним, зачитал отправленную Ежовым в Киев Успенскому шифрованную депешу.

— Желание уберечь предателя от ареста не сработало. Успенского взяли тепленьким при переходе границы. Как проведали о данном товарищем Сталиным указании взять врага за шиворот? Посмели прослушивать телефон вождя, узнали, что арест на контроле у секретаря ЦК Украины, члена тамошней «тройки» товарища Хрущева?

«Если следствие располагает моей депешей, ее расшифровали, то ничего не остается, как признать попытку спасти товарища», — решил Николай Иванович.

Два грузина — точнее, осетин и мегрел — общались исключительно на родном гортанном языке, один называл другого Кобой, Сосо, второй — собеседника Лаврентием.

— Плохо выглядишь, Лаврентий. Опять всю ночь провел с очередной любовницей? Умерь пыл, иначе помрешь в объятиях примадонны театра или студенточки.

— Мамой клянусь, на общение с женщинами нет времени. Много работы, редко вижусь даже с Серго, внучками — уезжаю на службу, когда спят, возвращаюсь, снова вижу спящими.

— Раз говоришь, что работы выше головы, хвастайся успехами.

— В последнем квартале перевыполнили план по изъятию врагов. Расплодились как тараканы. Впечатление, что прячутся за каждым углом. Берем одних, на смену сразу появляются новые.

— Это неоспоримый закон диалектики — освободившееся место не бывает долго пустым. Забудь, по крайней мере на время, о женщинах, уделяй больше внимания непосредственно работе. Врагов как внешних, так и внутренних пока еще много, если всех не переловишь, всадят нам с тобой ножи в спины. Давно знаешь «Ежевичку»? Был сладкой ягодой, стал ядовитой.

— Познакомился в тридцать втором, когда он перебрался из Средней Азии.

— Что скажешь о нем? Хочу проверить твою наблюдательность.

— Упрям. Гнет свою линию. Не слушает ничьих, кроме твоих, советов. Излишне горд. Хитер, себе на уме. К подчиненным требователен. Сильно комплексует из-за карликового роста. Встретил меня настороженно, увидел опасного конкурента. Будет нелегко сломать.

— Верю, справишься со своими орлами. Только не переусердствуй, когда станете добывать признания.

— Сделаем шелковым. Все подпишет, на коленях ползать будет, со слезами молить о пощаде.

— Не забудь, имеешь дело со стреляным воробьем.

— Как все смертные боится боли. Когда назначать суд?

— Про суд забудь. Хватит играть в демократию, соблюдение законности, будоражить страну нашими сугубо внутренними делами. Не повторим прошлых ошибок с говорильней на сцене Дома Союзов, трескотней о процессе в газетах, по радио. Суд проведем закрытым. Гласность вредна, накажем виновного без лишнего шума.

— В народе возникнет нежелательный вопрос: куда делся нарком с большими звездами в петлицах?

— Разговоры пресечем на корню. Народ должен трудиться, а не задавать вопросы. До Ежова тысячи сменили шикарные кабинеты на тюремные камеры, бараки лагерей, мундиры и костюмы — на арестантскую робу, ресторанные деликатесы — на баланду, и разговоров не было. Не мне тебя учить, как поступать с болтунами. Народ понимает, что железной метлой сметаем с нашего пути препятствующих походу к коммунизму семимильными шагами, повышению благосостояния трудящихся, развитию индустрии, получению высоких урожаев.

Сталин чуть шевельнул здоровой рукой и завершил трескучую тираду:

— Встречался с главным на сегодняшний день арестантом?

— Много для него чести. Пусть общается с ведущими его дело. Докладывали, что ведет себя, как попавшая в мышеловку тварь.

— Полностью себя исчерпал. Следовало убрать значительно раньше. Ягоду окрестил Ягодкой, его Ежевичкой, а как называть тебя? Мушмулой, Мандарином, впрочем, последнее подходит лишь к китайскому императору.