Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Пожалел, что в его следственном деле нет экземпляра газеты «Правды» с восторженной статьей, где назван неутомимым воином революции, способным решать любые задачи [42] Генерал милиции, профессор В. Некрасов в книге «Тринадцать железных наркомов» (M., 1999) утверждал: «Ягода был человек умный, Феликс Эдмундович ему доверял. Ягода был хорошей рабочей лошадкой, много трудился, быстро схватывал суть дела. Правда, писал с большим количеством ошибок». . Понял, что настало время похвалить суд: лесть любого делает добрее, покладистее, в данном случае может смягчить приговор.

— Советский суд самый демократичный, справедливый, отличается от буржуазного тем, что опирается не на догмы, а на законы, руководствуется революционной целесообразностью. Наша страна стала могучей, как никогда прежде, избавляясь с моей помощью от шпионов, диверсантов, террористов и другой нечисти. Прошу при вынесении приговора это учесть. Моя жизнь, мой опыт еще пригодятся советской власти, родной партии!

И, не делая паузы, выкрикнул:

— Товарищ Сталин, простите, если сможете!

Ульрих вернул его на место, и Ягода убедил себя, что просьба дойдет до Хозяина, он простит своего верного раба, который готов за него лечь костьми, пойти в огонь и в воду.

Заключительное в процессе заседание завершилось поздним вечером.

Члены Военной коллегии гуськом покинули зал для вынесения последнего в стране гласного приговора: отныне приказом наркома Николая Ежова вводился так называемый особый порядок судопроизводства — приговоры назначались без участия суда, родственникам приговоренных сообщали, что их близкие получили столько-то лет лишения свободы без права переписки, что означало расстрел [43] В числе погибших много сотрудников Центрального аппарата НКВД – два зам. наркома – Я. Агранов, Г. Прокофьев, начальники отделов: шифровального В. Кишкин, экономического Л. Миронов, секретно-политического Г. Молчанов, оперативного К. Паукер, корпусные комиссары Разведуправления, участники закордонных операций Р. Пиляр, С. Пузицкий, Г. Сыроежкин, тысячи других бойцов армии Дзержинского. .

Двадцать два человека отвезли в находящуюся относительно недалеко от Дома Союзов внутреннюю тюрьму НКВД в Варфоломеевском переулке. В камере Ягода не присел — достаточно насиделся на процессе, стал мерить шагами узкую комнатушку.

«Сталин в курсе всего происходившего на процессе, — размышлял он. — Мало того, как опытный капитан, он рулил судом, направлял его по нужному ему курсу. Успели доложить о моем к нему обращении? Каменное сердце должно дрогнуть, подобных мне не отправляют в лагерь за Полярный круг. Почти два десятилетия карал врагов Хозяина. Без меня чекисты станут топтаться на одном месте, как слепые котята тыкаться носами в оперативные дела, будут совершать ошибку за ошибкой».

Задолго до рассвета (в отсутствие часов и окна в камере было невозможно определить время) принесли завтрак, но еда вызвала лишь тошноту.

— Собирайтесь!

Ноги точно приросли к полу. С неимоверным трудом сделал первый шаг.

Поездка по пустынным улицам заняла считаные минуты. Оказавшись вновь на сцене за перегородкой, удивился, что публики в зале не уменьшилось.

— Встать, суд идет!

Члены Военной коллегии не выглядели усталыми, сонными, бодрым был и Ульрих. Председатель раскрыл папку с гербом золотого тиснения, без всякого выражения зачитал вердикт:

— «Являясь активными участниками заговорщической группы под названием «Правотроцкистский блок», действовавшей по прямым заданиям разведок иностранных государств, проведя изменническую деятельность, провоцируя военные нападения на СССР…»

Как положено, все слушали стоя.

— «…имея своей конечной целью свержение существующего в СССР социалистического общегосударственного строя…»

Преамбула приговора почти дословно повторила обвинительное заключение.

Ягода с нетерпением ожидал услышать главное — кого решено поставить к стенке, кого отправить на десятилетия за колючую проволоку, кого за недоказанностью вины оправдать.

«Если не выпустят на свободу, согласен на любой, даже максимальный срок, лишь бы не высшая мера…».

— «…на основании вышеизложенного подсудимый Плетнев [44] Плетнев Д. Д., профессор, из Владимирской тюрьмы написал наркому Берия: «Обвинительный против меня акт фальсифицирован. Бессилием и обманом вынудили признание… допрашивали по 15–18 часов, бессонница, душение за горло, угроза избиением привели к расстройству психики. Готов кричать на весь мир о невиновности». В заявлении на имя К. Ворошилова пожаловался: «Я заключен фактически на пожизненное заключение в тюремную могилу, применяют ругань, угрозы смертной казни, таскание за шиворот, пытки недосыпанием, доведен до паралича. Коченею в окружении лжи, пигмеев, червей». приговаривается к 25 годам, подсудимые Раковский [45] Раковский X. Г., заявил в тюрьме: «Просил о помиловании, теперь требую пересмотр дела с описанием всех тайн «мадридского двора» – советского следствия. У нас стряпают дутые дела, процессы из личной политической мести». и Бессонов [46] Бессонов С. А., советник советского полпредства в Германии. Вместе с одно-дельцами, лидером левых эсеров М. Спиридоновой, ее мужем, женой Каменева (сестрой Троцкого), тридцатью немецкими антифашистами-эмигрантами – всего 153 заключенных Орловского централа расстреляны в Медведовском лесу 11 сентября 1941 г. соответственно к 20 и 15 годам тюремного заключения, с конфискацией лично им принадлежащего имущества… Остальные обвиняемые на основании вышеизложенного приговариваются: по статьям 58-1а (измена Родине. — Ю. М. ), 58-2 (вооруженное восстание. — Ю. М. ), 58-7 (вредительство. — Ю. М. ), 58-8 (террор. — Ю. М. ), 58-9 (диверсии. — Ю. М. ), 58–11 (контрреволюция. — Ю. М. )…»

«Шесть страшных статей, каждая расстрельная», — успел подумать Ягода, прежде чем страх сковал его тело, и не ошибся.

— «…к высшей мере наказания — расстрелу».

Мир перед Ягодой померк, на голову опустился, придавил потолок. Горло сдавил невидимый обруч.

«Я ослышался! Произошла слуховая галлюцинация!»

Очнулся не под лепным потолком с люстрами, а в камере с лампочкой под проволочной сеткой. Как подкошенный свалился на койку, зарылся перекошенным гримасой лицом в подушку. Стало невозможно о чем-либо думать, мысли путались, натыкались друг на друга, бежали наперегонки, не позволяли сосредоточиться.