Мишель Лайонс - Камера смертников. Последние минуты [litres]

Обычно семья заключенного не имеет никакого отношения к его преступлению. Люди как могут воспитывают ребенка, стараются вырастить хорошим человеком, но потом от них уже ничего не зависит, и семья тяжко расплачивается за совершенное сыном, отцом или братом. Да, наверное, некоторые родные жертв получали от казни какое-то удовлетворение, во всяком случае так они говорили. После казни Ориена Сесила Джойнера в 2000 году два родственника убитого им человека отсалютовали друг другу растопыренными пальцами. Сын одной из жертв Бетти Лу Битс, уже за стенами тюрьмы, поднял руку и победно потряс кулаком. После казни Майкла Перри в 2010 году дочь его жертвы сказала: «Мне нужно было посмотреть ему в глаза и понять, правда ли он чудовище, каким я его представляла. Теперь я знаю, что да». Однако были и такие, как Линда Пернхаген, у которой Деннис Даутхитт убил двоих детей; она призналась, что смотреть на казнь «было бы легче, будь он страшный».

Одни семьи надеялись, что казнь преступника в какой-то степени поможет им забыть горе, другие откровенно признавались, что зрелище казни не принесло им успокоения. А некоторые даже обращались к губернатору с просьбой помиловать преступника. Семья Клэя Петерсона, заколотого в 1993 году в Корпус-Кристи Джонни Мартинесом, просила заменить смертный приговор Мартинесу пожизненным заключением. Джейми Холлис, племянник Роберта Кука, написал его убийце – Лонни Парсли – стихотворение, в котором его прощал:

Что касается Томаса Бартлетта Уитакера, то неустанная борьба, которую вел за него отец, увенчалась успехом: в феврале 2018 года, за час до назначенной казни, губернатор Техаса Грег Эбботт подписал ему помилование, – впервые за десять с лишним лет. «За свои преступления я заслуживаю кары, – сказал Уитакер, – но мой отец ничего плохого не сделал».

Родственники убитых часто надеются, хотя и без особой веры, что казнь поставит точку в конце печальной главы. Но правильно ли, что глава тянется так долго? Иногда смертники проводят в тюрьме десятки лет, – поэтому порой можно услышать от родных жертвы: «Слава богу, все кончилось, теперь попробуем жить дальше» – тут очень важно слово «попробуем».

В 1978 году Роберт Ли Пауэлл [31] По-видимому, речь идет о Дэвиде Ли Пауэлле, застрелившем в 1978 г. Ральфа Абланедо. застрелил в Остине полицейского, а казнили его только в 2010 году. Пока он сидел в тюрьме, были казнены 459 осужденных. Время идет, и представьте себе муки ожидания для семьи его жертвы.

Рэймонд Райлз находится в отделении смертников с 1976 года, Харви Ирвин – с 1977-го, и некоторые люди задаются вопросом: не лишается ли отчасти наказание смысла, когда оно совершается через столько лет после преступления? За время пребывания в отделении смертников Пауэлл из убийцы-наркомана превратился в образцового заключенного, миротворца, учившего своих неграмотных товарищей читать. Близкие его жертвы видели казнь совсем не того человека, который совершил убийство.

Иногда родственникам убитого не нравится, что осужденный имеет возможность проститься с семьей, уладить какие-то дела, в то время как его жертвам такой роскоши не досталось. С другой стороны, близкие осужденного тоже пребывают в муках: они точно знают минуту смерти. Это уже само по себе наказание, и, наверное, именно потому некоторые заключенные пытались покончить с собой, не дожидаясь исполнения – не всякий может вынести, когда над ним висит смертный приговор.

В 2007 году Рой Пиппин, как раз перед тем, как отправиться на казнь, сунул в розетку кусок проволоки и устроил в своей камере пожар, который надзиратели тут же и потушили.

Майклу Джонсону повезло больше. Он покончил с собой в 2006 году, за 16 часов до казни – бритвой вскрыл себе вену. Он написал кровью на стене: «Я этого не делал!» – хотя улики говорили противоположное. Не знаю, боялся ли он кушетки или просто хотел сам распорядиться собственной жизнью, умереть на своих условиях, а не по приказу государства.

Иногда родственники убитых, выходя из комнаты свидетелей, были недовольны, что осужденный не обратил на них внимания или не попросил прощения. Грачук спрашивал: «Вас расстроило, что он не извинился?» Отец или мать жертвы порой отвечали: «Да. Он трус, ему следовало признать свою вину». Другим было все равно. Впрочем, то лишь абстрактные вопросы, – неизвестно, что чувствовали бы эти люди, признай осужденный вину. Некоторые сердились как раз на то, что преступник имел дерзость извиниться, а раньше не извинялся. Кто-то вообще не знал, как расценивать подобные извинения, поскольку возникала дилемма, – простить или рассуждать по-библейски: око за око? Техас – штат очень консервативный, здесь чтят христианскую религию, но даже Библию можно толковать по-разному. Грачук спрашивал: «Вы принимаете извинения, которые он принес, лежа на кушетке?» Мало кто принимал.

Некоторые люди разочаровывались: они пришли и увидели, как тот, кто убил родного им человека, просто засыпает. Никакой крови, боли, криков, – а ведь с его жертвой было совсем иначе. Помню, кто-то из семьи убитого заметил, что с удовольствием полюбовался бы, как преступника забивают камнями. Большинство людей высказывались в том духе, что «все слишком быстро кончилось» или «ему бы помучиться».

Я согласна с Ларри: казни не приносят успокоения, как о том твердят журналисты и широкая публика. Казнь – чистой воды возмездие, но я не могу винить родных жертвы за желание отомстить, – я бы на их месте требовала того же. Видимо, таково назначение казни: пусть родных жертвы не мучит мысль, что преступник продолжает жить, в то время как дорогой им человек мертв. Вот только скорбь этим не унять.

Получается, казнь, с какой стороны ни посмотри, событие печальное. Печально, что произошло убийство и ни в чем не повинный человек потерял жизнь. Печально, что люди так поступают друг с другом, и печально, что нам приходится стоять и смотреть, как умирает человек. Чему тут вообще можно радоваться? Всем плохо. И это тяжкое зрелище мне приходится видеть снова и снова.

Роль связующего звена с внешним миром становилась все более трудной и мрачной. Меня одолевало уныние. Как любил спрашивать Грачук: «Вы довольны, что пришли?» Кто же будет доволен при таком трагическом раскладе?

Мне не нравилось, что многие люди видят только одну сторону проблемы. Не мое дело было представлять обе стороны, но смертная казнь – единственная животрепещущая тема, на которую я могла рассуждать на основании личного опыта. Всякий раз, когда обнаруживалось, что собеседник имеет по поводу смертной казни определенную точку зрения, я начинала отстаивать противоположную.