Софья Богатырева - Серебряный век в нашем доме

Еще – вы мне сказали, что вы знаток русского произношения? Неужели вы думаете, что я этого не знала? Должно быть я была не в форме. Даже наверное. Москва была для меня очень трудной. И здесь я не совсем в порядке. Вокруг меня всюду очень сложно: болезни, неразбериха, даже смерти. Это возраст. И я это очень остро чувствовала. Может быть, чересчур остро. Почти все мои друзья на каком-то перевале. И, кажется, я тоже. А вы, по-моему, молодец. Это еще зависит от сердца. И от работы.

Я очень вас люблю, и я очень хочу, чтобы Вы были таким, как вы есть.

(На полях) Сердечный привет Анне Васильевне. Она тоже большой молодец.

15 июня 1952 года

Ульяновск

<���Ульяновск>15 июня 1952

Дорогой Сергей Игнатьевич!

С моей работой идет мордобой, который вряд ли кончится в мою пользу. Бьют меня Звегинцев (молча и чужими руками), Ахманова [109] Ахманова Ольга Сергеевна (1908–1991) – филолог, профессор МГУ, автор трудов по английскому и общему языкознанию. и Смирницкий. За меня Жирмунский, Шишмарев и Ярцева [110] Ярцева Виктория Николаевна (1906–1999) – лингвист, профессор (1943), член-корреспондент АН СССР (1968) и Саксонской академии наук (1976). Автор трудов по истории и стилистике английского языка, кельтским языкам, теории грамматики, редактор “Лингвистического энциклопедического словаря”. . Сейчас по распоряжению дирекции работа дана на отзыв еще двоим – один ленинградец, кот<���орого> я не знаю, но он независим от Ахмановой, и Аракин [111] Аракин Владимир Дмитриевич (1904–1983) – ученый-лингвист, профессор, автор трудов, посвященных, преимущественно, истории английского и скандинавских языков. , кот<���орый> выдвинут Смирницким. Что это за Аракин? Он наверное уже обработан Звегинц<���евым> и компанией. Нет ли возможности сказать ему, что мнения об этой работе разошлись и что она не так легко побежит в помойную яму? Я убеждена, что ему именно это уже сказали. Как быть, чтобы добиться от него хотя бы нейтрального отзыва.

Знаете ли вы его? Не можете ли помочь? От Потебни и Попова его конечно стошнит, а Ахманова – грозная сила, но все же, если он будет знать, что это не так просто, он будет осторожнее. Помогите, если можете.

У меня здесь висит все на нитке. Идут сокращения – и уходит директор. В момент, когда он уйдет, снимать будут меня – зав. каф<���едрой> хочет от меня освободиться, т. к. остальные все девочки. Единств<���енное>, что может выручить – это диссертация. А помирать еще не пора. Я скоро вас увижу. Но будете ли вы мне рады? Я вам рада всегда.

Жму руку.

Виктор Макс<���имович> [Жирмунский] самый обыкновенный ангел. Он чудо как много мне помог. И Шишмарев. И Ярцева.

(На полях) Я хотела бы, чтобы Аракин знал, что Ярцева за меня. С ней считаются.

11 октября 1952 года

Ульяновск

Дорогой Сергей Игнатьевич!

Будьте милым, разведайте, что делается с моей работой. Ей должны были дать ход, получив рецензию от Аракина, а Аракин очень хвалил ее Жирмунскому. Виктор Максимович написал мне, после разговора с Аракиным, ангельское письмо, которое кончалось возгласом: справедливость восторжествует… Какой человек. Осенью, проезжая через Москву в Ульяновск, я видела мельком Горнунга [112] Горнунг Борис Владимирович (1899–1976) – филолог-лингвист, переводчик, поэт, автор научных статей, эссе, воспоминаний. . Он воротит нос. Почему? Ему-то не все ли равно?

Здесь переменился директор; новый еще не дал себя почувствовать. Только что в течение двух недель шла проверка нашей кафедры. У меня было много гостей. Один специально ходил “для справедливости”, т. к. меня хотели бы съесть. Но, кажется, ничего.

Что у вас? Как вы живете? Как работаете и как Саня. Я часто скучаю по вашей рыжей бороде (и черной шапочке). Языкознанием заниматься не очень хочется – хочется спать.

Летом я плескалась в речушке Верейка и забывала бремя лет. Именно в этом году я познала лучший способ лежания на воде на спине. Это называется – опыт приходит с годами.

Я думаю, что даже если вы узнаете что-нибудь, вы мне не соберетесь написать (хоть это и не хорошо). Позвоните моему Жене, если не сможете написать (Б9-46-90). Хорошо? Или Василисе.

Не забывайте меня – я не самая счастливая из всех женщин.

Ульяновск. Пролетарская площ<���адь> № 21 кв<���артира>75

Кандидатскую диссертацию на тему “Функции винительного падежа по материалам англо-саксонских поэтических памятников” Надежда Мандельштам защитила 26 июня 1956 года в Ленинградском государственном педагогическом институте имени А.И. Герцена. В успехе сомневалась до последней минуты: “До сих пор я не подготовилась к защите – а у меня осталось два дня, – пишет она Анне Андреевне Ахматовой 24 июня 1956 года. – После защиты <���…> я заеду перед отъездом к вам (даже если провалю, а на это появляются шансы)” [113] Мандельштам Н. Об Ахматовой. М., Новое издательство, 2007. С. 237. .

Архив Осипа Мандельштама в переписке, по понятным причинам не упоминается, но намеки читаются между строк. “Целую ручки” (не совсем в стиле язвительной Н.Я., не правда ли?) относится именно к этому обстоятельству.

Представления о качестве были у Сергея Бернштейна завышены до крайности. Ни одну из своих работ он не считал завершенной, отдавал их в печать крайне неохотно, а если удавалось, не отдавал вовсе. С таким перфекционизмом могло бы соперничать честолюбие, но честолюбие его лежало вне внешнего успеха: ему требовалась уверенность, что сделанное им достойно его к себе уважения: “Ты сам свой высший суд”. К тому же, процесс работы доставлял ему радость, близкую к той, что давала страстно любимая им музыка: восхищение труднодостижимой гармонией. В процессе труда он искал и находил награду.

Но нет, в душе Сергей Бернштейн не смирился, сожаления и разочарования терзали его, однако своим принципам он не изменял, о том свидетельствуют, в частности, строки из письма к нему моей бабушки из Чистополя, где она находилась в эвакуации во время войны.

“Зачем умалять свои заслуги, не так уж мало ты сделал, – пишет она Сергею в феврале 1942 года. – Сколько народу тобой обучено, и если не все, тобой сделанное, получило широкую гласность, то это нужно отнести к твоей скромности. Но вот то, что ты не стал терпимее, не стал менее требовательным, остался верным своим принципам там, где нужно иногда отступить, а не упорствовать, – это принесет тебе лишние неприятности”.

В педагогической практике стремление к совершенству вступало в противоречие с тогдашними правилами университетской жизни. С.Б. был убежденным противником теорий академика Марра, назначенного в ту пору официальной главой советской лингвистики, без ссылок на Марра и цитат из его сочинений ни одна диссертация не могла бы пройти ученый совет. Поэтому, доведя аспирантскую работу до максимально высокого уровня, Сергей Игнатьевич приказывал ученику: “А теперь суйте Марра в хвост и в гриву”, – маскируя отвращение несвойственной ему стилистической грубостью. В конце концов, нашлась аспирантка, посчитавшая своим гражданским долгом сообщить эту формулу куда следует . Донос на фоне борьбы с космополитизмом пришелся ко времени, и в деканате вскоре был вывешен