Софья Богатырева - Серебряный век в нашем доме

Красивые слова затеснились в моей голове. Громче других звучал рокочущий баритон – он веско произносил: “С риском для жизни сберегла…”, “С риском для жизни…” – это было упоительно! И, боже правый, относилось ко мне…

Однако Надежда Яковлевна не дала мне понежиться. У нее был нюх на ненавистные ей сантименты; похоже, она обладала способностью чуять их на расстоянии – и разить наповал. Тогда она сделала самое ужасное из всего, что можно было сделать: она заговорила о деньгах!

– Имейте в виду, это когда-нибудь будет стоить очень дорого. Это не только стихи, это – деньги.

Господи, она все испортила! Я готова была ее возненавидеть. Рокочущий баритон горестно умолк. “Пиастррры!” – заорал стивенсоновский попугай…

Теперь, целую жизнь спустя, мне кажется, я лучше ее понимаю. Мои переживания мало ее заботили в тот момент. Разговор о деньгах, показавшийся оскорбительным юношескому максимализму, был продолжением войны, которую Надежда Мандельштам вела с государством. Даже в ту пору, когда надежда на публикацию стихов Осипа Мандельштама на родине – нет, не была призрачной, а еще не затеплилась, – его вдова заботилась о том, как обезопасить будущие гонорары от притязаний погубившего поэта государства-монстра. В “Третьей книге” четко выражена ее воля: “Надо оттеснить государство от этого наследства” [131] Мандельштам Н. Книга третья. Париж, 1987. С. 14. . Если издания Осипа Мандельштама принесут какие-нибудь деньги, законная наследница Надежда Яковлевна заклинает “пустить… их по ветру”, “отдать… людям или истратить на собственное удовольствие”, одним, словом, “спустить эти деньги попроще и почеловечнее в память человека, который так любил жизнь и которому не дали ее дожить” [132] Там же, с. 15. . Ее вынудили прятать стихи – она прятала все, что могло иметь к ним отношение.

Так закапывают клады.

В среде российских интеллигентов принято было к деньгам, к материальному благополучию относиться с высокомерным пренебрежением. Разговоры о деньгах почитались всегда не вполне приличными. Надежда Мандельштам не брезговала касаться столь “низких” тем. Может быть, тому причиной бедность, которой была обречена всю свою жизнь “нищенка-подруга” великого поэта, а может быть, в противоестественном презрении к реальной стороне жизни ей виделся не аристократизм, не высота духа, а свойство советского (“совкового”, – сказали бы мы теперь) люмпенского сознания? Не без удовольствия вспоминает Надежда Мандельштам, как возвращала на землю небожителей: ей нравилось шокировать интеллигентов, задавая им “денежные” вопросы. “Сколько он на вас истратил?” [133] Мандельштам Н . Вторая книга / Подгот. текста, предисл., примеч. М. Поливанова. М., 1990. С. 119. – спрашивала она изысканных дам об их поклонниках. “Кто заплатил извозчику?” [134] Там же, с. 73. – осведомилась она, выслушав рассказ о том, как некий извозчик высказался о стихах Вячеслава Иванова.

То ли из-за шока, вызванного упоминанием о деньгах, то ли подавленная величием минуты, на ее следующую реплику я как-то не обратила внимания. Да и старшие, мне кажется, не придали ей особого значения. Между тем произнесла она нечто удивительное! Потирая руки и несколько плотоядно улыбаясь, Надежда Яковлевна сказала:

– Воображаю, какие они скорчат рожи, когда я введу в комиссию по литературному наследству девчонку!

Кто такие “они” – понятно: руководство Союза писателей, хозяева литературы, которым Надежда Яковлевна не позволит стать хозяевами стихов Осипа Мандельштама: она все предусмотрела, стихи – в безопасности, и судьба их продумана на много лет вперед.

Но, оказывается, она намеревается еще и самолично составить комиссию по литературному наследию поэта! Значит, она верит, что творчество Мандельштама вернется к читателю при ее жизни? И вернется скоро, пока я еще буду ходить в девчонках?! Позвольте, к чему тогда печальные и высокие слова о том, кто не доживет, а кто может дожить? И зачем торжественно вручать завещание в двух вариантах?!

Надежда Яковлевна – это Надежда Яковлевна, поди ее пойми… Но недаром же она звалась “Надеждой”! Быть может, она и себе самой не признавалась в том, сколь сильна была в ее душе надежда дождаться встречи Мандельштама с читателем? Встречи, в которую не мог поверить ее трезвый разум, ведь и в “Воспоминаниях”, написанных куда позже и в более “вегетарианскую” эпоху, она опять с горечью повторила: “Людям поколения О.М. и даже моего ни до чего дожить уже не придется” [135] Мандельштам Н . Воспоминания / Подгот. текста Ю. Фрейдина; Примеч. А. Морозова. М., Согласие, 1999. С. 170. .

Самое удивительное, что предчувствие не обмануло ее! Спустя всего три года, два месяца и двадцать дней после той встречи драгоценный груз папки был передан моим отцом в созданную к тому времени Комиссию по литературному наследству Осипа Мандельштама.

Произошло то, во что всего труднее верилось: Н.Я. участвовала в создании Комиссии по литературному наследству Осипа Мандельштама, она дождалась синенького томика “Библиотеки поэта” – тоненького, ущербного, с неприятным ей предисловием неприятного ей автора, но первого после стольких лет гонений! Она увидела позднего Мандельштама, изданного на его родине при помощи изобретения Гутенберга, без которого, как известно, обходилась лучшая часть русской литературы нашего века.

Надежда Яковлевна появлялась у нас все реже. Осенью 1957 года она не зашла, а только позвонила:

– Саня, передайте то, что я у вас оставляла, Коле.

Характерная черточка, знаковая деталь того времени: Николай Иванович Харджиев готовит стихи Мандельштама для “Библиотеки поэта”, государственного издательства, но произнести по телефону фамилию их автора никто еще не решается, даже бесстрашная Надежда Мандельштам инстинктивно на то не осмеливается: телефон всегда считался тайным врагом и шпионом.

Небрежность, с какой было отдано распоряжение, рассердила отца.

– Не так, Наденька, вы это мне передавали! – ответил он с несвойственной ему резкостью.

(Отец отличался изысканностью манер, принятой у петербуржцев его поколения и не слишком распространенной в Москве, за что и получил от Корнея Ивановича Чуковского прозвище-титул: “граф”. Матушку мою К.И. церемонно величал “графиней”, а меня попрекал: “Вышла замуж за простолюдина и утратила титул”. Константина Богатырева он не больно жаловал.)

Сорвался отец неслучайно, тут требуется комментарий личного порядка. Дело в том, что распоряжение Надежды Яковлевны отличалось не только небрежностью: худшего варианта поручения она не могла бы придумать! Уж ей-то доподлинно было известно, что “Саня”, Игнатий Игнатьевич Ивич-Бернштейн, и “Коля”, Николай Иванович Харджиев, пребывают в глубокой многолетней ссоре и дипломатических отношений не поддерживают, следовательно, просить “Саню”, который по ее собственному выражению, хранил Архив “все опасные годы послевоенного периода” [136] Мандельштам Н. Книга третья. Париж, 1987. С. 116. , передать его “Коле”, которому она в тяжелую минуту этот самый Архив не решилась доверить и, как потом утверждала, правильно сделала, что не решилась, было, мягко говоря, бестактным. Даже, пожалуй, по интеллигентским меркам, прямо-таки неприличным.