Софья Богатырева - Серебряный век в нашем доме

Тут уместно поставить точку, вернее, многоточие и повторить слова, сказанные моим отцом Виктору Дмитриевичу Дувакину, заинтересованно и добросовестно старавшемуся в начале семидесятых, в еще живом Советском Союзе собирать не только камни, которые в те недобрые годы принято было разбрасывать, но – осколки их, песчинки, в которые те распылились: “Ну, это уже было в мемуарах, не стоит рассказывать… Быт Дома искусств описан не раз: в романе Ольги Форш «Сумасшедший корабль», в воспоминаниях В.Б. Шкловского «Жили-были»”.

Сегодня этот список легко продолжить, но “все надо зафиксировать”, – строгим голосом выразил свое кредо Дувакин в другом месте той же беседы. Наверное, он прав. Последуем его совету.

Вот после этой первой встречи с Ходасевичем, когда меня страшно заинтересовала его внешность, я вскоре с ним познакомился, у нас возникли примерно два года длившиеся, до его отъезда за границу, отношения не то что дружеские – велика была разница и в возрасте, и в жизненном опыте, и в развитии интеллекта (мне было двадцать, Владиславу Фелициановичу – около тридцати пяти), но приятельские. Я часто бывал в его полукруглой комнате, которая описана в его стихах, в “Балладе”, с окном, выходившим на угол Мойки и Невского – открывалась перспектива на весь Невский проспект…

Внешне для Ходасевича после переезда в Петроград все сложилось не так уж худо, с московской жизнью не сравнить. Быт не сказать, чтобы наладился или приблизился к нормальной жизни – о норме в тех безумных обстоятельствах никто и не помышлял, но стал менее невыносимым. В.Ф. тому простодушно радуется, со вкусом описывает “роскошь” бытия: Борис Диатроптов получает от него план круглой комнаты с перечислением десяти с лишним предметов обстановки. Две комнаты, которые они занимают, светлые и чистые, с прекрасным видом, температура в одной держится на отметке в девять градусов, в другой поднимается до одиннадцати – двенадцати, не так уж много: “Но, братья мои, – это даром! Братья мои, мы за это благословляем судьбу денно и нощно <���…> Не жизнь, а масленица” [203] Ходасевич. Вл. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. М., Согласие, 1997. С. 425–426. . Однако нищета и голод никуда не делись: паек никак не доберется из Москвы в Петроград. “У меня даже карточки хлебной нет! Я на содержании у Нюры, которая сейчас богаче меня гораздо, и у родных, но это не сладко” [204] Там же, с. 426. . Писано 21 января, а ровно через полгода, 21 июля, в письме к Гершензону, серьезном, а не шутливом, и следа не остается от эйфории: “Трудно. Голодно и безденежно до легкости. Никакой хлебной работы у меня нет. <���…> Продали все решительно, что можно было продать” [205] Там же, с. 428. .

Тем не менее обещание, данное Горьким, оказалось выполненным, надежда, которую он заронил: “Здесь [в Москве] надо служить, а у нас [в Петрограде] можно еще писать” [206] Там же, с. 153. осуществилась, – в Питере за двадцать месяцев, там проведенных, явились на свет более сорока стихотворений, одно замечательнее другого. В августе 1921-го – года не прошло со дня переезда – был Ходасевич, по собственным его словам, “стихами богат: <���…> больше двух десятков новых, еще нигде не напечатанных, писанных в июне-июле”. Называет он это в письме Владимиру Лидину “запой стихотворный” и предрекает: “До конца сентября напишу еще, потому что запой, чувствую, вовсе еще не кончился. Мне сейчас очень пишется – и по-моему, не плохо” [207] Там же, с. 435. .

В Питере существовала среда, которую В.Ф., пусть с оговорками и с присущим ему скептицизмом, все-таки ставил выше московской, там бурлила литературная жизнь, а Ходасевич даже географически – как насельник Дома искусств – оказался в самом сердце ее. Он тут в чести: поздним зимним вечером его могут поднять с постели и повести читать стихи, как случилось 19 января 1921 года [208] Там же, с. 424. ; его стихотворения появляются в первом номере журнала “Дом Искусств”, он участвует в собрании Цеха поэтов и печатается в журнале Цеха “Новый Гиперборей”; в дни пушкинских торжеств дважды произносит свою знаменитую речь о Пушкине – на мой взгляд, по значению, глубине, прозорливости и роли в русской культуре и, наконец, по эмоциональной насыщенности не уступающую еще более знаменитой Пушкинской речи Александра Блока.

Вид из “комнаты круглой моей”, как именует ее в “Балладе” Ходасевич, описан не только в стихах: в архиве моего отца хранится рукописная страничка почерком Владислава Ходасевича, незаконченный отрывок, озаглавленный “Окно на Невский”. Текст не совпадает с появившейся под тем же названием статьей, написанной Ходасевичем для “Лирического круга” и опубликованной в Москве в 1922 году, для которой пригодилось лишь заглавие наброска (в поэтическом и, добавим, прозаическом хозяйстве Ходасевича, равно как и в описанном им “Поэтическом хозяйстве Пушкина” находилось применение каждой удачной строке).

Наброску предпослан эпиграф “Мы ведь только играем в предположения, как другие играют в кости. Красинский [209] Красинский Зигмунд (Krasiński Zygmunt; 1812–1859) – польский поэт, творчество которого Вл. Ходасевич высоко ценил. “Поэтов в Польше ровным счетом три: Мицкевич, Красинский, Словацкий”, – писал он 15(28) декабря 1914 г. Г.И. Чулкову. “Три поэта, которых творчество не может быть исключено из сокровищницы <���…> всемирной литературы: <���…> Мицкевич, Словацкий, Красинский” – в 1915-м, в предисловии к неопубликованному сборнику “Адам Мицкевич. Избранные стихи в переводе русских поэтов”. В.Х. перевел на русский язык драму З. Красинского “Иридион» (1910), повесть “Агай Хан” и “Неоконченную поэму”. См. также “Литература в изгнании” (указ. собр. соч. в 4 т, т. 2, с. 257–258). ”.

Вот его текст:

Окно на Невский

Всякий, кто входит в мою комнату, говорит: “Какой от вас вид чудесный!” И правда: хороший вид. Прямо под окном (оно угловое) – мост через Мойку, вправо уходят высокие тополя, сквозь которые стекленеет вода, а прямо, вдаль, виден Невский до самого Государственного Издательства, увенчанного неуклюжим куполом и стеклянным шаром, точно пустой головой (унылая выдумка блаженной памяти Зингера). Невский просторен, чист, ровен, сух и пустынен почти всегда. Только часов с 10 до 5 бегут люди, ерзают автомобили да погромыхивают трамваи; только безусые урбанисты, вчера приехавшие из Пошехонья, могут здесь [почерпнуть материал для своих творений] [210] [почерпнуть материал для своих творений] – зачеркнуто. Остальные зачеркнутые автором слова и строки, отражающие работу над слогом, но не имеющие смыслового значения, не приводятся. .

Свободное время. Белые ночи. Смотрю <���…> часами, днями, ночами. Не выдаю за замеч<���ательное>, не пророчу, не клянусь в непогреш<���имости>! (история сложнее, чем нам кажется; многие важные факт<���оры>, м<���ожет> б<���ыть> нам не заметны, а они-то и решат дело). Но – пусть останется. Во всяк<���ом> случае – документ для историка, образец того, что и к<���а>к думалось человеку, который летом 21 г<���ода> подолгу сидел у открытого окна, выходящего на Невский.