Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… От Кабула до Цхинвала

В ночь с 17 на 18 января подошли главные силы нашего батальона с комбатом, и стало полегче — комбат дал команду вывести из боя мой сводный отряд. Когда немного позже я посмотрел на себя в зеркало, то ужаснулся: на меня глядело серое лицо смертельно уставшего незнакомого человека…

Лично для меня итог пяти дней войны был такой: я потерял пятнадцать килограммов веса и поймал дизентерию. От ранений меня Бог миловал, а вот травму позвоночника и три контузии получил — разорвались барабанные перепонки. (Врачи в госпитале сказали, что пусть будет лучше лёгкое ранение, чем контузия, потому что после неё последствия непредсказуемые.) Всё это со мной так и осталось. (Кстати, получил я по страховке за войну полтора миллиона рублей в ценах 1995 года. Для сравнения: на знакомого прапорщика батарея отопления упала. Так вот, за это ему по страховке выплатили шесть миллионов…)

Правильные отношения между людьми на этой войне сложились очень быстро. Бойцы увидели, что командир способен ими управлять. Они ведь здесь как дети: ты для них и папа, и мама. Внимательно смотрят тебе в глаза и, если видят, что ты делаешь всё, чтобы никто по-тупому, глупо не погиб, то они за тобой идут и в огонь, и в воду, они полностью доверяют тебе свои жизни. А в этом случае сила боевого коллектива удваивается, утраивается… Мы слышали, что не случайно Дудаев приказал морскую пехоту и десантников в плен не брать, а сразу убивать на месте. Вроде бы при этом прибавил: «Героям — геройская смерть».

И ещё на этой войне я увидел, что одним из главных мотивов, почему мы бились насмерть, было желание отомстить за погибших товарищей. Ведь здесь люди быстро сближаются, в бою все стоят плечом к плечу.

Практические результаты боёв показали, что мы можем выстоять в немыслимых условиях и победить. Конечно, сработали традиции морской пехоты. На этой войне мы уже не делили: эти настоящие морпехи, а это матросы с кораблей. Все до единого стали морскими пехотинцами. И те, кто вернулся из Грозного, не захотели возвращаться на корабли и остались дослуживать в бригаде.

Я с большой теплотой вспоминаю тех матросов и офицеров, с которыми мне довелось вместе воевать. Они проявляли, без преувеличения, чудеса героизма и бились насмерть. Чего стоит только старший прапорщик Григорий Михайлович Замышляк, или «Дед», как мы его называли! Он принял на себя командование ротой, когда в ней погибли все до единого офицеры. У меня в роте погиб офицер всего один — старший лейтенант Николай Сартин. Втроём они должны были захватить подъезд. Николай с двумя матросами в подъезд вошёл, а там оказалось столько боевиков, что в глазах зарябило. Те после боя перезаряжались, но быстро сориентировались и открыли по нашим огонь. Одна единственная пуля пробила Николаю бронежилет, удостоверение личности офицера и попала в сердце. Трудно в это поверить и физически не объяснить с точки зрения медицины, но смертельно раненый Николай ещё около ста метров бежал, чтобы предупредить нас о засаде. Последние его слова были: «Командир, уводи людей, засада…». И упал…

А есть такие моменты, которые вообще невозможно забыть никогда. Боец получает пулевое ранение в голову. Ранение смертельное. Сам отчётливо понимает, что доживает последние минуты. И говорит мне: «Командир, подойди ко мне. Давай песню споём…». А ночью мы старались только шёпотом разговаривать, чтоб ничего не прилетело с той стороны на звук. Но я понимаю, что он сейчас умрёт, и это его последняя просьба. Сел я с ним рядом, и мы с ним шёпотом что-то спели. Может быть, «Прощайте, скалистые горы», может, другую какую-то песню, не помню уже…

Очень тяжело было, когда мы вернулись с войны и меня посадили со всеми родственниками погибших матросов батальона. Спрашивают: а как мой погиб, а мой как?.. А ведь про многих ты и не знаешь, как он погиб… Поэтому каждый год, когда приходит январь, я во сне продолжаю воевать по ночам…

Морские пехотинцы Северного флота справились с поставленной задачей. Они не уронили честь Российского и Андреевского флагов. Родина приказала, они приказ выполнили. Плохо, что прошло время, а должной заботы о участниках этой войны нет. Говорят, что Грозный уже отстроился — как Лас-Вегас, весь сияет огнями. Получается, что те, кто победил, не получили ничего. А те, кого победили, получили всё, чтобы жить лучше…

Рассказывает офицер Н.:

— На брюхе, как учили в военной школе, мы подползли к гаражам и залегли между двумя из них. Нам повезло — рядом стояли скамейки. Мы с командиром взвода под одну скамейку, на которую падала тень от крыши гаража, и заползли. Бойцов тоже укрыли в полностью затемнённом месте. Плюсом было то, мы были в КЗСах (костюм защитный сетчатый. — Ред.), а они свет вообще не отражают.

Перед нами — дом из трёх подъездов. По бокам подъезды четырёхэтажные, а средний — пятиэтажный и ещё с надстройкой сверху. На самом верху — слуховое чердачное окно, где и сидел снайпер. Оттуда он контролировал весь квартал.

Мы с командиром ещё раз определились по подъездам: кто куда идёт. Изначально я должен был идти в центральный подъезд. Но он в последний момент мне говорит: «Первым пойдёшь ты. Ты молодой, зелёный. А я тебя прикрою». Я: «Командир, как скажешь — так и будет».

Как только всё окончательно решили, я своих бойцов подтянул к себе, а он вернулся за здание гаража. Почти сразу по радиостанции я услышал: «Салют, залп!». Это командир передал в эфир команду на штурм. Тут же я со своей группой рванул вперёд, и мы пулей залетели в левый подъезд. До него было всего метров пятнадцать-двадцать. Командир должен был идти следом в средний подъезд. И у нас была такая договорённость: через два часа, что бы ни случилось, мы начинаем идти навстречу друг другу. То есть либо мы прорываемся в средний подъезд, либо они — в наш левый.

Дом оказался, как сегодня говорят, элитным. Высокие потолки, на полу — дубовый паркет. В некоторых квартирах паркет был вообще с инкрустированными гербами на полу. Мы даже в музеях такого не видели. Похоже, жили в нём доме какие-то партийные шишки. Он не был сильно разрушен, даже не все стёкла были выбиты. Его особо не обстреливали, и из него в нас почти не стреляли.

Как потом выяснилось, в нём в основном находились люди, которые проходили обучение снайперскому делу. Мало того, что в каждом подъезде этого дома были два выхода. Рядом с домом как раз между гаражами стояла будочка, похожая на туалет. А на самом деле это был выход из подземного хода. Определи это мы позже, когда из этой будочки на наших глазах афганские моджахеды полезли…

Это же был центр города, где подвалы домов представляли собой бомбоубежища. Ведь в советское время строилось всё как положено: с дверями металлическими, с корабельными запорами на них. Подвалы эти были соединены разветвлённой системой подземных ходов. Поэтому и стоял этот дом такой, спокойный и ухоженный.