Алиса Ганиева - Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века

Но у самой Лили тогда сердце болело только по родному Киситу-Ослиту. Не помогли даже утешения навестивших ее Арагонов. Когда в 1946 году в стране проходила послевоенная замена паспортов, в Свердловском загсе отказались без брачного свидетельства регистрировать ее как Лилю Брик; она задним числом выправила себе свидетельство о браке с Осипом, хотя могла бы записаться как Катанян — и никакой тебе головной боли.

Певица Татьяна Лещенко, которую вскоре погнали в лагеря за выдуманный шпионаж, вспоминала про тогдашние встречи с Лилей: «На ней было всё синее, на маленьких ножках изумительные туфельки из Парижа; умная она, и то, что она не врет себе, я ценю и люблю. Мы поехали с ней на Новодевичье кладбище к Осипу Максимовичу. День золотой, с ветерком, там тенисто и зелено, и трогательные анютины глазки на могилах. И еще цветы и цветы. Могилы на каждом шагу, тесно. В длинной стене с урнами стоит и урна “О. М. Брик”. Я вспомнила его с сожалением, что знала его мало и издали. Мы побыли недолго. Лиля вытерла листья примулы, стенку» [501] Лещенко-Сухомлина Т. Указ. соч. С. 268. .

Что ж, в те годы мгновенная смерть на воле, на пороге дома, где ждет любящая женщина, была подарком судьбы, и Осип Брик этот подарок получил.

Еще в июне 1936 года Лиля писала Осипу:

«В тот день, когда мы уехали в Ленинград, Вася и Людм[ила] Вл[адимировна] (!!) поехали выступать в Горький. Я его предупредила, чтобы он был сдержаннее с Л. Вл. оттого, что сейчас очень большие алименты. Он обещал. Сегодня позвоню ему» [502] Цит. по: Валюженич А. Указ. соч. Т. 1. С. 311. .

Так язвительная Лиля предупреждала тогда еще примерного семьянина Катаняна не поддаваться кокетству старшей сестры Маяковского. Людмила и Ольга Владимировны всегда жили с матерью, замуж никогда не выходили. Маяковский же, по словам Лили, сестер, особенно старшую, не очень жаловал, и Лиле постоянно приходилось умолять его проявлять вежливость, писать им хоть изредка и звонить.

Часто, когда Людмила приходила в Гендриков, поэт запирался в своей комнате и не желал выходить — раздражался от ее присутствия, разговоров. Он считал ее не тонкой, не чуткой к стихам обывательницей. Сонка Шамардина вспоминала: «Как-то застала Людмилу Владимировну. Позвал меня к себе в комнату: “Не разговаривай с ней. Не задерживай, пусть уходит, а ты останешься”» [503] Шамардина С. Указ. соч. С. 33. .

При жизни Маяковского и в первые годы после его гибели сестры с грехом пополам терпели Лилю, но в 1937-м наступил абсолютный разрыв. Шесть лет прожить с «врагом народа» Примаковым и якобы ничего не ведать, ни в чем не быть замешанной? Невозможно.

Людмила Владимировна уже давно пыталась вклиниться в литературную работу Бриков, всячески рвалась внести свой вклад в подготовку братниных посмертных изданий. Еще в январе 1931 года раздосадованная Лиля записала:

«5,5 часов сидела Людмила Влад. и под конец обиделась, что Ося сказал: “Ну мы гостей оставим, а сами поработаем” — ждали нас Вася (Катанян. — А. Г. ) и Петя (футурист Петр Незнамов, погиб во время обороны Москвы. — А. Г. ). Пришлось объяснить ей, что Володины книги не семейное дело. После этого всё-таки просидела еще битый час. У меня от раздражения и тоски начался озноб и разболелся живот. А я-то ругала Володика! Как я его теперь понимаю — с ним всегда творилось такое же, как со мной сегодня» [504] Брик Л. Ю. Указ. соч. С. 268. .

Но если раньше стороны еще сохраняли видимость дружбы, то теперь, после расстрела нового Лилиного мужа, Людмила пошла в лобовую атаку. Началась сокрушающая битва за место рядом с пьедесталом лучшего и талантливейшего. И Лиля довольно скоро ощутила первые удары. Если в 1935 году, сразу после письма Сталину, она, торжествующая, сидела на вечере Маяковского в президиуме Колонного зала, то в 1940-м, на мероприятии к десятилетию со дня смерти поэта в Большом театре, они с Катаняном и Осей ютились в ложах второго яруса, причем порознь, зато мать и сестры поэта восседали на почетных местах.

Еще раньше правительственным постановлением был учрежден состав редакции сочинений Маяковского, куда вошли Николай Асеев, литературовед Виктор Перцов, литкритик Марк Серебрянский и Людмила Маяковская. Бриков там не было.

Оставшись без Оси, Лиля совсем посмурнела. Летом 1945-го она жаловалась в письме Эльзе:

«Цену людям я узнала. Было на чем проверить! Надино семейство (Штеренбергов. — А. Г. ) я разлюбила. Витя (Шкловский. — А. Г. ) законченный негодяй. С Володиной семьей мы не кланяемся» [505] Там же. С. 296. .

К концу сороковых годов стало и того плоше. Разбушевалась — отчасти на почве рождения государства Израиль и излишнего энтузиазма по этому поводу среди советских евреев — антисемитская кампания против безродных космополитов. Урожденная Лиля Уриевна Каган могла бы запросто подпасть под все сумасшедшие обвинения в сионизме и антипатриотизме. А почему бы и нет? Люди стали пропадать только лишь из-за неправильных фамилий. А Лилин знакомый, режиссер Соломон Михоэлс, входивший в то самое Общество землеустройства еврейских трудящихся, которое когда-то привлекло ее к съемкам фильма «Евреи на земле», был убит гэбистами еще за год до начала кампании. Именно Михоэлс возглавлял Еврейский театр после того, как создатель театра и старый Лилин любовник Грановский не стал возвращаться в СССР с очередных зарубежных гастролей. Убийство замаскировали под автомобильную катастрофу — худрук театра был раздавлен грузовиком по прямому указанию Сталина. А потом закрыли театр…

Да и литературные дела не очень радовали. Главным официальным маяковедом стал вовсе не Катанян, выпускавший новые, всё более дополненные издания литературных хроник Маяковского, а идейно правильный Перцов.

В 1950 году и снова в 1951-м вышла первая часть его политически выверенного и зубодробительно скучного труда «Маяковский: Жизнь и творчество» со всеми необходимыми цитатами из Ленина, Сталина и далее согласно партийному иконостасу. Творчество бедного Маяковского теперь было государственным достоянием, и в нем копошились марксистские недоросли. В книге, разумеется, и не пахло никаким футуризмом, ЛЕФом или авангардом, зато было много всего про социалистический реализм и большевистскую революцию. Личная жизнь поэта тоже, разумеется, отсутствовала в книженции напрочь.

Читая ее, Лиля так разнервничалась, что начала черкать карандашом, комментировать, пояснять, опровергать. В итоге вместо глоссария у нее получилась целая статья, которую сама Лиля назвала «Анти-Перцов». Она сообщила Эльзе с дачи в Серебряном Бору:

«“Перцова” скоро кончаю. На машинке — уже 200 страниц, и будет, очевидно, еще столько же. Никогда бы не поверила, что могу написать столько! Это не для печати, а для рассыла: в ЦК, в Институт Горького, в комиссию, которая дала Перцову докторскую степень, в Ленинскую библиотеку, Музей Маяковского и так далее. Получается — не биография, но и не полемика с Перцовым, а как бы суд над Перцовым с обширными свидетельскими показаниями. Это не “популярно”, конечно, но, думаю, что для интересующихся Маяковским историко-литературно — интересно. Словом — хорошо ли, плохо ли — главное, что написано!» [506] Лиля Брик — Эльза Триоле. С. 186.