Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

Приехав в первый раз в Кринки, я остановился у шинкарки Йохевед. Был прекрасный день. Привязав лошадь к перилам перед окнами большого дома, против магазинов на рынке, я вошёл в дом. Глянув через минуту из окна на лошадь, я увидел, что она стоит с передней парой колёс отдельно, а повозка с задними колёсами завернулась на сторону. Как видно, вытащили шкворень [13] Стержень от задней части повозки, вставляемый в ось передка и позволяющий передку, вращаясь на этом стержне, производить повороты. . Я выбежал на улицу, спрашивая, куда делся шкворень от повозки. Ведь это же довольно странно. Сыновья Йохевед меня «успокоили», дав понять, что это обычная вещь.

История такая: были в Кринках два брата, заправлявшие всем воровством в округе. Их так и называли «братья», и всем торговцам, деревенским жителям, землевладельцам, посредникам и арендаторам неизбежно приходилось с ними сталкиваться и их ублажать: ведь они ещё требовали к себе уважения, и приехав в уезд, везде встречались с большим почётом. С ними приходилось знаться, поскольку это защищало от воров.

В случае, если кража всё же случалась, следовало обращаться к братьям, и украденное возвращали; а так как я был новеньким ешувником, то мне намекнули, что с ними надо познакомиться, что знакомство произойдёт на пирушке. Я был напуган, поражён: это что же такое – знакомиться с ворами, глядеть на их физиономии, да ещё подавать им руку. Но я знал, что сыновья Йохевед - люди умные и благородные и не будут мне зря крутить голову.

Однако знакомиться со знатными ворами мне показалось затруднительным делом, и купив новый шкворень, я спокойно отправился домой, избежав знакомства.

Я рассказал об этом Розенблюму, и он подтвердил, что все ежегодно платят «братьям» и устраивают для них пирушки; но его они боятся, поскольку всё начальство – его хорошие знакомые. Но особенно с ними воевать не стоит. Исправник с асессором тоже не могут совсем от них уберечься. Поэтому, поскольку я живу в корчме, у самого тракта, придётся мне с ними жить мирно, а в случае, если они завалятся ко мне в корчму, должен их хорошо принять, дать им и их лошадям еды и питья и т.п.

В Кринках я брал водку у реб Довида Марейны, зятя гаона реб Изроеля Салантера. Марейна держал в Кринках усадьбу с винокуренным заводом, был евреем богатым - тысяч на восемьдесят - а также учёным и умным, но не дай Бог, каким злым, а также и очень гордым – стоило кому-то – как ему казалось - задеть его гордость, как он тут же на него набрасывался со страшными оскорблениями.

Было у него, однако, одно хорошее свойство: он был отходчив и просил у обиженного прощенья, каким бы тот ни был ничтожеством. Регулярно случалось, что реб Довид после очередной вспышки тут же остывал. И чувствуя, что обидел человека, он уже его ни за что не отпускал, пока тот не скажет, что ему простил и с ним не расцелуется.

У Марейны в конторе всегда было много народу – все криникские шинкари и ешувники из самых отдалённых деревень. В двух верстах от Кринков находился ещё больший винокуренный завод, также принадлежавший евреям. Но там всем заправляла еврейка по имени Ента – прекрасная хозяйка, очень красивая и умная женщина, при которой муж был пятым колесом в телеге. Никто его не знал, и завод действовал под её именем. Иные даже не знали, что у неё был муж. Был он совсем неплохим человеком – учёный, знающий, но она была такой сильной еврейкой – «еврейской хозяйкой» – что если он даже сидел в конторе, никто с ним о деле не говорил.

Она держала несколько поместий и два завода – и всем заправляла сама. Но водку свою ей приходилось продавать оптом и в отдалённые местности, а не отдельным шинкарям и арендаторам окружающих деревень, поскольку все они предпочитали иметь дело с реб Довидом Марейной из-за его большой честности, из-за его слова, которое было твёрдым, как железо. Продавал ли он или покупал, дорожало ли или дешевело - он никогда это не принимал в расчёт.

Правду сказать, на него иногда обижались из-за его злого языка, из-за спешки, из-за сердитой суеты. Извинения его также не всегда снимали обиду с сердца. Но его честность, честность! - Вот, что всех привлекало; даже задолжавшие ему и не желавшие ему платить шинкари, приходившие покупать водку у Енты, вынуждены были к нему вернуться, заплатить, что положено, и дальше с ним торговать. К такому торговцу тянутся, как магнитом.

Конечно, я тоже брал водку у Марейны. Брал бочку водки в десять-пятнадцать вёдер и ехал обратно. Марейна меня совсем не знал и даже не имел времени со мной поговорить. Приходит молодой человек за водкой –и ладно.

Помню, Розенблюм меня как-то попросил передать Марейне, что тот ему вредит тем, что не забирает проданный ему картофель, который Розенблюму не было, где хранить. Приехав за водкой, я передал Марейне слова Розенблюма. Но вместо ответа, реб Довид на меня с минуту смотрел и вдруг набросился не дай Бог с какими оскорблениями. В комнате было полно народу. Мне было стыдно поднять глаза.

Когда я ушёл, его зять ему сказал, что я тут не при чём, и что оскорбления совсем неуместны. Просто обидел напрасно постороннего молодого человека. Я сразу уехал, и реб Довид уже не смог меня вернуть, чтобы, как он это обычно делал, попросить прощения.

Поскольку водку я не получил, то поехал к Енте и взял, что мне было надо. Но водка её была хуже. И на душе у меня тоже было не очень хорошо. Случай с Марейной меня очень огорчил. Кстати, я собирался купить пятьсот вёдер зараз, что обошлось бы мне дешевле, и такую покупку я мог сделать только у Марейны.

Я не хотел рассказывать Розенблюму, что меня обидел реб Довид Морейна –не подобало распускать слухи. Я всё время думал, как поступить и очень досадовал.

В городе, когда я разговаривал с людьми о Марейне, мне все в один голос говорили, что от реб Довида можно и пострадать, и только потому, что с ним хорошо торговать. Ещё мне передали, что тот случай его огорчил, что он себе душу гложет за то, что меня обидел, и сказал, что готов дать четвертак тому, кто меня к нему приведёт, чтобы передо мной извиниться и помириться.

Я подумал и написал письмо по-древнееврейски (моё тогдашне оружие), рассчитав, что по дороге за водкой к Енте проеду мимо криникской усадьбы и с кем-нибудь его передам.

Еду я как-то мимо усадьбы, и вижу – как раз стоит реб Довид с ещё несколькими евреями у ворот, на дороге. Вздумалось мне передать ему лично в руки моё письмо. Показал на расстоянии, сидя в телеге, письмо. Он подбежал, взял, стоя у моей телеги, письмо, открыл и стал читать. Уже начало письма так ему понравилось, что он меня принялся целовать и просить со слезами, чтобы я его простил: ведь он меня тогда не знал, был раздражён, огорчён и т.п. Я ему сказал, что простил его, и не успел оглянуться, как он уже тянет лошадь к себе в ворота. Я говорю: