Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

Но Роземлюму таки было жаль денег, и он уже начал обдумывать, как вызволить двадцать тысяч. Половину суммы справедливо отдать невесте. Он ей действительно причинил страдание. Он ведь был её женихом. А сейчас отказывается от сватовства. За такое дело невесте платят деньги. Но как вытащить остальное?

Как обычно, он побежал за советом к помещице. Вечером, за чаем, он ей, как человеку, который совсем не в курсе дела, рассказал, что хочет порвать со своей невестой, что это для него решённое дело.

«Хорошо ещё, что мне удалось вовремя осмотреться и исправить то, что я напортил. Сватовство я отменю. Как видно из рассказа Давида, мне это будет не трудно. Но как быть с такой большой суммой денег? Просто беда. Дать так много денег без гарантии. Большая досада. Как получить хотя бы половину? Половина пропала. Ладно. Но остальное?

Любовичева почувствовала, что может высказаться. И она высказалась. Глаза её горели.

«Ты знаешь, - не могла она сдержать своей радости, - считай удачей, что ты не влип с такой женой. Ты бы долго не прожил с этой распущенной шлимазлницей, лежащей целыми днями и ночами в кровати, для которой деньги – как грязь, хуже того – большой эгоисткой, не думающей ни о ком, кроме себя. Никто ей не дорог – ни отец, ни мать, ни жених и ни муж. Ты бы от неё наверное получил удар. Твоё счастье, что ты спасся от такой беды».

А в отношении денег она ему сказала, что не надо грызть себе сердце – ничего: Бог пошлёт ещё.

«Ты, однако, слабак – сделала она осторожно следующий шаг, - и сам конечно не сможешь от неё освободиться. Найти бы умного человека, хорошего друга, чтобы переговорил с А.Г. или написал письмо".

Как заведённый автомат, кузнец опять поговорил с невестой. Прежде всего, дал ей понять, что он её лучший друг, что он её хочет спасти, и что как примерной еврейской девушке ей здесь не место. Здесь только гои, гои и гои. Роземблюм с помещицей – пара, а не с ней. Для Роземблюма ноготь Любовичевой дороже всей невесты. И кто знает – что ещё может с ней случиться, так что нельзя быть уверенной и в её безопасности. Одним словом, ей надо хорошо взвесить – выходить ли за него замуж. Так как есть только два выбора: или же он, Розенблюм, должен Любовичеву совсем прогнать со двора, чтобы она больше здесь не появлялась, или – чтобы Розенблюм стал жить после свадьбы в Гродно. Можно даже передать поместье помещице и снять где-то другое; в деньгах у Розенблюма нет недостатка. Если только захочет, он всё может достать. Но неизвестно, поможет ли это – у них ведь старая любовь.

Невеста в голос расплакалась, со спазмами и со всем, что сопровождает женский плач. Давид поднял шум, примчались слуги и прислуги, послали за Розенблюмом. Он тут же прибежал, и её спасли. На Розенблюма, совсем не плохого человека, всё это произвело тяжёлое впечатление. Придя в себя, невеста сказала, что едет домой.

Розенблюм наутро велел подать карету и поехал с невестой в Гродно к её родителям. Расцеловаться с Любовичевой перед отъездом невеста не захотела. В один момент все карты были раскрыты – больше скрывать помещице было нечего.

Приехав в Гродно, невеста тут же слегла в постель, заявив, что нездорова, но никаких докторов к себе не подпустила. Родители поняли, что девушка больна от горя. Розенблюм был подавлен: с ним совсем не разговаривали, возле невесты он сидел мало, и между собой они мало находили, о чём говорить – и только молчали.

Немного поправившись, красивая и гордая девушка попросила Розенблюма уехать. Того же хотели и родители, почти открыто это показывая. Это ему было не очень приятно. Он понял, что здесь от него хотят избавиться, и хотя он и сам этого желал, но всё-таки ему это было трудно пережить. И он уехал.

Это случилось за несколько дней до моего приезда в Макаровцы. Как уже говорилось, им нужен был человек, чтобы написать письмо в Гродно свату под чужим именем. Они меня выбрали для такой роли и составили для меня письмо. Я его живо настрочил, частично под диктовку Розенблюма, оно было принято и отправлено в Гродно вместе с «условиями».

В письме сообщалось, что десять тысяч рублей он даёт невесте, а десять будет справедливо ему вернуть. Понятно, что денег никто больше не увидел. Только мне было суждено иметь от них пользу – «моё» письмо произвело хорошее впечатление и укрепило мою позицию.

Я получил дело - молочную ферму. Любовичева мне предоставила молоко по пяти копеек за горшок. Масло тогда стоило семь-восемь рублей за пуд. Принадлежащую одному еврею корчму в большом доме с подъездом, рядом с поместьем и с польским монастырём, на тракте между Кринками и Гродно, я также получил, с тем, чтобы заплатил, сколько могу.

Я заявил, что не хочу перебивать у еврея дело, даже если придётся сидеть без хлеба. На что дядя ответил, что попробует поговорить с арендатором, не возьмёт ли тот отступное, поскольку слышали, что он собирается купить собственную корчму в местечке Орля, в четырёх верстах от Макаровцев, может, он возьмёт пару сотен рублей и с миром отбудет?

Дядя его позвал. Арендатор заявил, что действительно собирается купить Орлянскую корчму за шестьсот рублей, и если ему столько дадут, он эту корчму с большим удовольствием уступит.

Так и произошло. Дали еврею пятьсот рублей, и он перед Новым годом освободил корчму.

Молочная ферма с корчмой. – Приезд жены. – Дело идёт. – Кринки. – Криникские воры. – «Братья». – Реб Довид Марейна. – Моё письмо. – Гибянский. – Мои поездки в Гродно. – Хайче Гурвич. – Хайче и губернатор. – Разговоры в её «салоне». – Император Александр П. – Его визит в Гродно.

Получив корчму в аренду, я написал жене, чтобы она приехала со всеми своими вещами в Макаровцы, что у нас тут есть «хорошее дело». Она выехала, я поехал навстречу и привёз в Макаровцы жену с двумя детьми.

Корма находилась в хорошем месте – прямо против неё, как я писал, стоял польский монастырь; кругом жило много шляхты, крестьян – хозяев, которые не пили простой водки, а за водку высшего качества могли платить гораздо больше, чем за простую.

Но корчма была запущенной, бестолковой. Арендатор был очень простым человеком и не знал, как содержать корчму для шляхты, требовавшей лучшие напитки и деликатного обращения.

Взяв корчму, я был очень доволен. Стал вводить много хорошего и привлёк много шляхты. По воскресеньям полно было во всех комнатах, просторных, как поле.

Из Гродно я привёз сладкие вина, а из Кринков – мёд и вино – собственноручно приготовленные вдовой Йохевед и известные во всей губернии. Она брала по пятьдесят копеек за горшок, – и я продавал с большой выгодой.

Розенблюм мне дал хорошую лошадь с телегой, и я – молодой ещё человек – с большим удовольствием ездил, куда мне было надо.