Ехезкель Котик - Мои Воспоминания. Часть 1

Отец не знал, что произнесённые им слова стали для меня чем-то в роде семени, из которого вызреет позже протест по отношению к хасидизму и к ребе. Но в восемь-девять лет я был готовым хасидом. Так как ехавшие от ребе известные хасиды по дороге останавливались у отца, я в свободное от хедера время от них не отходил; и отец таки посылал моему меламеду записку, чтобы на то время, пока важные гости у нас находились, тот меня освобождал. Примерно через полгода после «коронования» реб Авреймеле он сам поехал к своим хасидам собирать деньги для Эрец-Исроэль [138] С древних времён было принято среди евреев рассеяния оказывать помощь неимущим соотечественникам, проживающим по религиозным мотивам в Эрец-Исраэль. С конца 18-го века сбор и распределение, в том числе и среди хасидов, этой помощи - т.наз. «халукка» - приняли организованный характер. и остановился у нас на шабат. Я уже от него не отходил, стоял рядом и преданно смотрел ему в глаза.

И когда я так за завтраком стоял и на него смотрел, он меня вдруг спросил:

«Скажи, Хацкель, ты умеешь учиться?».

«Да», - ответил я простодушно.

«Ты честный еврей?»

«Да…»

И на всё, о чём он спрашивал, я отвечал просто и отчётливо: да.

Хасиды тут же рассказали отцу, следившему в другой комнате за тем, как подавали еду, что на вопросы ребе я отвечал по-простому, как отвечают обыкновенному еврею: да, да, да… А ведь мальчик должен знать, что перед ребе надо испытывать благоговение. И после завтрака, когда я зашёл к отцу в соседнюю комнату, он мне прочёл мораль:

«Хацкель, ты стоишь перед ребе и смотришь ему в глаза, как смотрят на всех людей…Ты знаешь, что когда ребе на меня смотрит, у меня волосы встают дыбом и ногти перекручиваются. Шутка ли – ребе! Опять же, когда он спрашивает тебя, ты отвечаешь: «Да, да, да»… - безобразие! Ты ребе отвечаешь, что ты есть честный еврей. Ты знаешь, что такое для ребе «честный еврей»? Ты ещё не имеешь об этом никакого понятия. Такой мальчик, как ты, должен уже больше соображать».

Эти слова на меня сильно подействовали, я себя почувствовал грешником, словно совершил величайший проступок. Меня схватило за сердце и слёзы полились из глаз.

«Пойду просить у ребе прощения», - со слезами со слезами на глазах сказал я отцу.

«Не надо просить у ребе прощения, - сказал отец, - он уже знает, сидя в третьей комнате, что ты плачешь и раскаиваешься, он тебя пожалеет. Помни, что ребе – это не шутка, станешь старше, узнаешь, что такое ребе!»

Хасиды рассказали ребе, как отец меня наставлял, а я плакал, как раскаивался в своём большом грехе, и он велел меня к себе позвать. Когда я пришёл, он сказал:

«Не беспокойся, дитя моё, я вижу, что ты будешь честным евреем…».

С тех пор я стал пылким хасидом. Имея способности к спору, я регулярно спорил с противниками хасидов среди молодых людей, доказывая им, что их знания ничего не стоят, что их молитвы ничего не стоят, и что один стон хасида дороже молитв и постов противника хасидизма.

Помню, что однажды в шабат был у нас в гостях Аврум-Ицхок из сторонников Слонимского ребе. В доме полно было городских хасидов. Утром за столом гость говорил с ними о всяких благочестивых вещах, а я слушал.

«А цадик [139] Праведник - титул хасидского ребе. из Ружина сказал, - рассказывал он, - что если бы он хотел быть гаоном, то был бы им, но только не стоит себя отрывать от Бога, даже на один час».

«А цадик из Ляховичей сказал, что если бы рабби Шимон Бар-Йохай [140] Крупнейший талмудический авторитет 2-го в. не составил книгу Зохар, то он сам бы её составил…».

И так далее, и так далее. Эти рассказы на меня тогда сильно действовали. Но так как я, как видно, не был рождён хасидом, то из этих рассказов почерпнул анти-хасидские настроения и убеждения…

В юности, однако, я был горячим хасидом, знал все хасидские напевы – до 200 отрывков, прыгал и плясал с вместе с хасидами, получая от этого большое удовольствие, а отец получал удовольствие от меня. Он, бедняга, считал что я так и останусь пламенным хасидом.

На следующий год гостил у отца в шабат Слонимский ребе. Всего приехало более трёхсот хасидов. Для всех устроили великолепный шабат. Ребе, помню, явился вечером в четверг и остался до вторника. Что у нас в этот день происходило – трудно описать. Хасиды принесли с собой вина, в водке у отца недостатка не было, и люди несколько разбушевались!

Во вторник все неместные хасиды уехали, и ребе с каменецкими хасидами отправились к богатому ешувнику Лейблу Крухелю из Крухеля, пылкому хасиду и филантропу.

Деревня Крухель находилась верстах в двух от города. Понятно, что для ребе с хасидами Крухель устроил большой пир. Сидели за столом, ели, пили и пели, вдруг входит жандармский офицер с десятком солдат и с каменецким асессором во главе и окружает всю корчму. Офицер спрашивает:

«Кто здесь раввин?»

На всех напал страх. Без труда узнали, кто ребе, и приставили к нему стражу. Устроили проверку в вещах ребе, в его чемоданах и шкатулках, где лежали две тысячи пятьсот рублей денег для Эрец-Исроэль вместе с книгами, счетами, с письмом из Эрец-Исроэль и т.п. Всё переписали, а раввина велели отвезти в Бриск в тюрьму.

Отец просил асессора не отвозить ребе в Бриск, а оставить там с солдатами, которые бы за ним смотрели. Асессор переговорил с офицером, получил в кулак пятьдесят рублей, и дело уладилось.

Деда, единственного, кто мог тут помочь, как раз не было дома, и в Бриск поехал брат отца Йосл. Понятно, что он явился к исправнику и просил его замять дело и освободить ребе, для чего дал тому в руку двести рублей и тут же получил бумагу с приказом об освобождении.

Йосл спросил исправника, откуда взялся весь этот шум с арестом, на что исправник ему рассказал, что на раввина донесли сами евреи, что он, исправник, получил бумагу, подписанную евреем, о том, что в Каменце имеется раввин, собирающий деньги для Палестины. Это пахнет тюрьмой и конфискацией денег.

«И если бы не твой отец, - сказал он, – ни за что бы я его не освободил».

Йосл привёз бумагу, и ребе освободили. С того времени он больше не ездил сам для сбора денег для Эрец Исроэль – вместо него ездили посланцы.

История эта сильно расстроила хасидов, в особенности, моего отца; во-первых – из-за пережитого ребе страха, и во-вторых – от того, что ребе больше не будет ежегодно приезжать в Каменец, что стало уже традицией. И это совсем не пустяк, а для отца – просто вопрос жизни.

Хасиды решили, что доносчика надо найти и как следует с ним рассчитаться. Его нашли, но это был очень особенный доносчик.

Жил в Каменце писарь по имени Тверский. Если читатель помнит, дед его привёз с собой из Бриска в тот период, когда город взбунтовался против аренды. Деду был тогда нужен писарь, ежедневно составлявший протоколы о бунтовщиках, ввозивших беспошлинно водку и т.п. Потом, после заключения мира, Тверский остался в Каменце, занимаясь тем, что составлял прошения для каменецких евреев, а часто и для помещиков, когда те ссорились из-за карт или девушки.