Анатолий Терещенко - Фаворит и узник

Сталин посветлел лицом. Подошел поближе. Видно было, что генерал попал в точку.

— С канвой я согласен, а вот что должно быть вышито на этом полотне? Тут не до конца продумано. Почему же мы не сняли «жучки»?

Теперь все головы руководителей, как по команде, повернулись в сторону Евгения Петровича Питовранова.

— Не сняли, товарищ Сталин, потому что исполнители-технари давно ушли на фронт, на передовую — воевать с фрицами. За прошедшие три года некоторые погибли, другие до сих пор воют. Вот закончим войну и займемся демонтажем техники. А сейчас какие могут быть к нам претензии: устройства эти мы не использовали. Обратное же доказать американцы не смогут.

По лицу Сталина скользнула заметная теплая улыбка.

— Вы закончили? — он обратился к Евгению Петровичу.

— Так точно!

— Какие еще есть предложения?

Но многозвездные генералы молчали.

— Тогда все свободны, а вас, таварищ Меркулов, прошу остаться, — проговорил Сталин.

Меркулову опять с неохотой пришлось один на один общаться с хозяином главного кремлевского кабинета.

Сталин постоял, пока присутствующие покинули его кабинет, прошел к столу, зажег потухшую трубку и, исподлобья взглянув на Меркулова, заметил:

— Товарищ нарком, чем объяснить, что ваши подчиненные часто в подобных ситуациях отмалчиваются. Видно надеяться, что за них будет думать кто-то другой… помоложе, поэнергичнее, посмелее. Это опасно для вашей службы. Обсудите эту проблему вместе с ними.

На следующий день Молотов принимал посла США Гарримана. Состоялась беседа. Оба остались довольны встречей.

Инцидент был исчерпан.

Удовлетворенный встречей с американским послом Вячеслав Михайлович тут же позвонил Сталину…

Руководители НКВД и НКГБ — Лаврентий Берия и Всеволод Меркулов соответственно, остались довольны встречей с Верховным. Берия тоже торжествовал. Про себя он даже подумал: «Молодец Питовранов. Это я его откопал — мой выдвиженец, видать, понравился вождю. Уже несколько раз у Сталина он спасал реноме органов». Действительно, Питовранов ярко засветился у Сталина.

После Куйбышева, до образования МГБ СССР, Евгений Петрович некоторое время работал в аппарате НКГБ В.Н. Меркулова. Но на почве зависти инстинкт самосохранения подсказал Всеволоду Николаевичу наиболее правильное, опытом проверенное решение — подбодрить умного подчиненного, выразить в коллективе ему благодарность и выдвинуть на более высокую должность, но только подальше от Лубянки, а значит, и от себя. Он понимал: держать рядом умного подчиненного негоже. Управлять одним человеком иной раз труднее, чем всем коллективом. Только поэтому Меркулов посчитал, что все пальцы на его рунах указательные и указал перстом… на далекий от Лубянки Узбекистан. «Пусть там поварится, — рассуждал про себя нарком. — А что касается благодарности, то не так уж и редко я делаю поздравления».

Но те поздравления Меркулова в адрес Питовранова были ничем иным как самой изысканной формой элементарной зависти вместе с кадровой осторожностью. Срочность сделать такой шаг подкреплялась циркулирующими слухами о том, что якобы с Питоврановым недавно еще раз беседовал Сталин. И встал остро, как заноза, в голове вопрос: о чем беседовали? Было такое или нет? — никто проверить не мог. Но жизнь превратна, слухи часто опережают события. Волна черной зависти как-то сразу накрыла Всеволода Николаевича.

В народе говорится, что страсть зависти ни в какой радостный праздник и ни при каких радостных обстоятельствах не дает вполне порадоваться тому, кем она обладает. Всегда, как червь, точит душу и сердце его смутной печалью. Потому что завистливый благополучие и успехи ближнего почитает своим несчастьем, а оказываемое другим предпочтение считает для себя несправедливою обидой.

И все же как человек образованный, читающий и пишущий нарком наткнулся в памяти на слова известного французского моралиста Франсуа Ларошфуко о том, что наша зависть всегда долговечнее чужого счастья, которому мы завидуем. И Всеволоду Николаевичу сделалось как-то неловко. С одной стороны, он себя корил за душевную слабость, а с другой — понимал, что эта самая зависть вцепилась острыми когтями черной пантеры в него и терзает денно и нощно. И он решился…

На очередном докладе в Кремле Меркулов доложил Сталину, что планирует провести некоторые организационно-кадровые изменения как в системе наркомата, так и в республиканском звене.

— И кадровые?

— Да, товарищ Сталин… Они назрели.

— Докладывайте.

— Есть смысл выдвинуть Питовранова… на повышение… Пусть поработает самостоятельно. Это ведь драгоценный опыт для будущего возможного его профессионального роста.

Сталин не любил многословия, считая его одной из форм околесицы из-за отсутствия четкости и краткости в речи.

— Так куда же вы хотите его направить?

— На пост народного комиссара госбезопасности Узбекистана…

— Говорите за опытом в Узбекистан, а не слишком ли далеко вы его отправляете. Я бы таких держал возле себя… поближе… рядышком. Ну да ладно, приходите с ним ко мне. Если время позволит, побеседуем вместе, — хитро прищурив глаза, проговорил Сталин.

Такой прием вождю был понятен, потому что и сам он нередко пользовался аналогичной формой «поощрения» в отношении отбившихся от стада, широко шагнувшего в строю из-за своей яркости ума и новаторства против заскорузлого консерватизма подчиненного. А их таких подчиненных у него было много — целая страна.

Как уже говорилось выше, Питовранов до начала 1945 года мотался между Куйбышевым и Москвой, так как надо было с возвращением иностранных посольств в столицу передать по линиям и объектам соответствующие оперативные материалы.

Через несколько дней Меркулов, связавшись по телефону с секретарем и помощником Сталина Поскребышевым доложил, что Питовранов находится в Москве и ждет дальнейших распоряжений. Прошло всего минут 10–15, и у наркома зазвонил телефон прямой связи с Кремлем, пунктуальный Поскребышев сообщил Меркулову:

— Всеволод Николаевич, встреча состоится сегодня, вероятнее всего, после двенадцати. К этому времени вам с Питоврановым следует быть в приемной.

— Есть, — по-военному ответил нарком.

Встреча произошла при очень странных обстоятельствах. Когда генералы оказались в приемной, то были поражены толпившейся тут же группой известных хозяйственных и партийных работников. И вдруг последовала команда заходить всем вместе. Сталин сидел за большим столом, на котором лежали документы в пухлых картонных папках и разноцветных тонких «слюнявчиках». Закончив разговор с кем-то по телефону, он, держа еще трубку в руке, указал ею располагаться.