Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Высшая точка перевала Парун – 4760 метров. В разреженном воздухе трудно дышать. Ветер срывает поземку, бросает в лицо колючие пригоршни сухого снега. Невольно вспоминаются слова поэта Ага-и-Мирза Шир-Ахмеда, что «нигде нет таких снегов и ветров, такой стужи нет ни в каком другом месте под небосводом», как в этих местах зимой. Поэты склонны к преувеличениям, да и зима еще не наступила. Но поэт безусловно прав в том, что «днем и ночью у жителей этого края по бедности нет другой пищи, кроме сухого хлеба да бобовой похлебки. Заболеет кто – нет ни лекарств, ни врачей. Постричь кому голову – нет цирюльника».

Спуск с перевала еще более крутой, чем подъем, местами почти отвесный. За полтора часа караван спускается к небольшому замерзшему озеру. После короткого отдыха спуск продолжается. Крутизна такая, что приходится бежать, притормаживая под уздцы лошадей. Снег остается вверху, наметанный глаз едва успевает замечать смену растительных зон.

С заходом солнца сразу наваливается темнота. Остановка в лесу у ручья. Путники разводят огромный костер, отпугивающий диких зверей.

Наутро караван движется дальше. Путь идет по каменным уступам, спуски труднее подъемов. Лошади давно без подков. Тропу пересекают отвесные выступы, или груды камней, или огромные валуны. Тюки то и дело приходится снимать и переносить на руках, а упирающихся лошадей осторожно переводить. Каждый час какое-то несчастье. То тюки катятся с обрыва к реке, то копыта лошади застряли в трещине, то лошадь повисла над пропастью…

…Кишлак Пронз.

Посаженные деревья. Крохотные делянки ограждены каменными заборчиками. И на поле, и в доме тесно. Работают только женщины. Против ожидания, жители дружелюбны. Охотно дают образцы растений. Вавилов сразу же находит безлигульные формы.

Женщины не носят чадру, не сторонятся чужестранцев, что совсем не типично для мусульманской страны.

Тип населения такой же, что и по ту сторону Гиндукуша, но язык сильно отличается от таджикского.

– Что это? – спрашивает Вавилов, беря снопик пшеницы.

– Гумгом, – отвечает кафир.

По-таджикски пшеница – гэндум.

– А это? – Вавилов показывает на сноп ячменя.

– Ритцию.

По-таджикски ячмень – джоу.

– Это? – он похлопывает по крупу лошади.

– Ушип.

По-таджикски – асб.

Другой язык, другие обычаи, другая культура…

Путники входят в лесную зону Кедры становятся все более высокими. Голоствольные сосны с редкой, пронизанной солнцем кроной напоминают картины среднерусской природы. Все больше лиственных деревьев, особенно вечнозеленого дуба. Листья дубов колючие, царапают руки, лица, рвут одежду. Караван продирается сквозь чащу. И это на крутом, почти отвесном склоне, по которому вьется тропа.

Впереди селение Вама; чем ближе к нему, тем труднее дорога. Лошади то и дело падают, скатываются с круч. Тела их, исцарапанные и покрытые ссадинами, кровоточат. Лошади с самого перевала без подков и без корма. «Все помыслы – лишь бы уцелели лошади».

Вечером караван выходит к мосту через реку Парун.

– Вот Вама! – говорят проводники.

На противоположном берегу Вавилов и Букинич видят стада черных пятнистых овец с извитыми рогами. Аккуратные, совсем крохотные квадратики посевов. Но где же деревня?

– Вот! Вот Вама! – повторяют проводники и показывают вверх.

Высоко на горе путники различают прилепившиеся к ней птичьими гнездами многоэтажные бревенчатые постройки. Вавилов прикладывает к глазам бинокль. В быстро наступающих сумерках насчитывает тридцать-сорок домов. Но с караваном туда не подняться.

Заночевать можно у моста в казенном сарае, но у путников нет корма для лошадей.

Вавилов просит проводников сходить за кормом в кишлак. Они мнутся, говорят, что люди здесь другие, язык другой, они его не понимают. Да и кишлак бедный, ячменя в нем нет.

Пока он объяснялся с проводниками, к путникам подошел пастух и с любопытством смотрел на них со стороны. Вавилов обратился к нему: ткнул пальцем себя в грудь, потом указал на него и на кишлак. Пастух с готовностью закивал.

Через час они были в кишлаке. Мигом собралась вся деревня, «рассматривая редкую европейскую разновидность». Стали угощать лепешками из проса, кислым виноградом. Дали семена растений, позволили осмотреть свои жилища – снаружи и внутри. Корма лошадям не нашлось, но несколько человек вызвались пойти в соседний кишлак и поздно ночью, при свете факелов, доставили мешки кукурузы.

Наутро никто не соглашается повести караван дальше: впереди селение Гуссалик, а в нем разбойники. Наконец Вавилов с трудом уговаривает четырех кафиров, выдав им вперед по пять рупий.

Путь трудный. На полуразрушенном мосту одна из лошадей проваливается и, к счастью, застревает между сучьями. Ее с трудом удается спасти. Путники собирают ветки, сучья, начинают ремонтировать переправу.

Вдруг проводники, сильно обеспокоенные, о чем-то поговорив между собой, заявляют, что дальше они не пойдут, и суют выданные вперед деньги. Кое-как их удается уговорить. За три километра от кишлака Гуссалик проводники бросают караван и поспешно убегают. Но деревня уже в пределах видимости: можно дойти и без проводников.

…Состав растительности резко меняется. Кругом заросли ежевики, дикого граната. Посевы проса, сорго, кукурузы, ячменя.

К удивлению путешественников, население в Гуссалике – афганцы. Угрюмые, замкнутые, злобно смотрящие исподлобья. Они совсем не похожи на кафиров.

Кафиристан кончился. Южную границу его тоже пришлось значительно «подвинуть».

Две недели Вавилов и советский полпред Старк обивают пороги канцелярий в Кабуле.

Вавилову нужно разрешение пройти южные и юго-западные районы страны. Лебедеву в таком разрешении отказали: восстание южных племен еще не совсем подавлено. Вавилов отправил Лебедева в Ташкент, к явному его облегчению. Сам он не мог уехать, оставив неисследованной половину Афганистана. Он продолжает хлопоты. И вот уже летит телеграмма Зайцеву: «Выезжаю Кандагарской дорогой буду Ташкенте половине декабря Лебедев может ехать Киев Груз оставит Ташкенте деньги тоже под них занято полпредстве» [274].

Последний, самый длинный переход – по монотонной, несильно всхолмленной полупустыне с редкими вкраплениями полыни и белыми лишаями солончаков.

Уже ноябрь. Этот путь нетруден, особенно осенью и зимой, когда не палит нещадное солнце. Но после недавних военных действий караван-сараи разрушены и пусты. По ночам в нетопленых рабатах холодно. Трудно достать продовольствие и фураж.

Лишь по берегам рек сады и посевы. Урожай давно убран, запастись можно в основном семенами. Каковы здешние разновидности и сорта, узнаем потом, когда семена будут высеяны на опытных участках, растения подрастут, и их можно будет определять ботанически.