Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Новый удар по его концепции был нанесен уже после смерти Дарвина знаменитыми опытами Августа Вейсмана, рубившего хвосты мышам [576]. Но вера в прямую передачу приобретенных признаков потомству не хотела умирать. Сторонники Ламарка считали опыты Вейсмана недоказательными: ведь они касались только увечий, а не приспособлений, вырабатываемых упражнениями, изменением режима питания, водного, температурного режима и иных условий обитания. Ламаркисты считали, что такие приспособления должны наследоваться. Время от времени появлялись публикации об экспериментах по успешной передаче приобретенных признаков потомству. Однако при перепроверке таких опытов другими учеными они, как правило, не подтверждались.

В 1923 году Иван Петрович Павлов на Международном физиологическом конгрессе в Эдинбурге сообщил об опытах своего практиканта А.Н.Студенцова по наследственной передаче условного рефлекса. Опыты Студенцова (как и Вейсмана!) ставились на мышах. Объект удобен дешевизной и быстротой размножения. Студенцов вырабатывал традиционный для павловской школы условный рефлекс на звонок. В первом поколении для выработки условного рефлекса потребовалось около трехсот повторений, а в пятом поколении было достаточно пяти-восьми. Сенсация! С трибуны конгресса Павлов заявил, что когда он вернется в Петроград, там, возможно, уже появятся мыши, которые побегут к кормушке по первому звонку: условный рефлекс превратится в безусловный!

Несмотря на огромный авторитет Павлова, генетики отнеслись к его сообщению с большим скептицизмом. Вернувшись, Иван Петрович поручил своему наиболее опытному и надежному сотруднику Е.А.Генике перепроверить опыты Студенцова. Генике улучшил методику, устранил возможные помехи и выяснил, что первоначальный результат был неверен. Малоопытный экспериментатор действовал неумело, но со временем его навыки улучшались, потому и рефлекторная связь у подопытных животных устанавливалась быстрее. Не мыши становились более сообразительными, а сам экспериментатор!

Как подобает настоящему ученому, Павлов опубликовал опровержение. Он стал большим приверженцем генетики, настаивал на включении курса генетики в обязательную программу медицинских вузов. Он даже распорядился поставить памятник Менделю перед входом в лабораторное здание своего института в Колтушах [577].

Самым фанатичным сторонником теории наследования приобретенных признаков был австрийский биолог Пауль Каммерер.

Каммерер был широко известен как яркий популяризатор науки. Его книги расходились огромными тиражами, публика ломилась на его общедоступные лекции. Он горячо пропагандировал идеи Дарвина об эволюции органического мира, но главной направляющей силой эволюции считал не борьбу за существование, а наследование приобретенных признаков. Никто и никогда не отстаивал эту идею с такой всепоглощающей страстью.

Каммерер родился в 1880 году в Вене, в ней прожил свою недолгую жизнь. Столица Австро-Венгерской империи была центром притяжения всего лучшего, новаторского, талантливого в европейской культуре. И худшего тоже: в Вене в эти годы рос, мужал, наливался злобой неудачливый полунищий художник Адольф Гитлер.

У Пауля Каммерера с детства обнаружились музыкальные способности, он готовился стать пианистом, поступил в Венскую академию на музыкальное отделение. Потом перешел на естественное отделение университета, но сохранил связи в мире музыки. Высокий стройный красавец, он всегда был с иголочки одет: белоснежная манишка, накрахмаленные манжеты, щеголеватый галстук «бабочкой», безукоризненно пошитый костюм.

Большой почитатель Густава Малера, Каммерер однажды прислал ему письмо. Оно настолько заинтересовало композитора, что тот пригласил его к себе домой. Ученый стал часто бывать у Малеров. Говорил только о музыке. Молодая жена Малера Альма вызывала у него даже большее восхищение, чем ее муж, но никаких вольностей с ней он себе не позволял.

В 1911 году Малер умер на руках безутешной супруги. Чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей, Каммерер предложил ей поработать в Институте биологии, где у него была лаборатория, с виварием для подопытных животных. Работал он в основном с земноводными: асцидиями, протеями, саламандрами, жабами-повитухами. Он объяснил Альме, как их кормить червями, которые тут же копошились в открытом ящике с высокими стенками. Вид кишащих червей вызвал у молодой женщины тошноту, что сильно удивило Каммерера. Он стал ей объяснять, какие это милые существа, и, если верить Альме, вынул из ящика горсть червей, запихнул себе в рот и с удовольствием стал жевать. У нее начались спазмы в животе.

Пришлось предложить ей другое занятие. Он подвел ее к клетке с богомолами – крупными прыгающими насекомыми, с сильно развитыми передними конечностями. На воле, подстерегая добычу, богомолы сидят неподвижно, как бы в молитвенной позе – отсюда их название. Когда какая-нибудь неосторожная мушка, или пчелка, или стрекозка оказывается достаточно близко, богомол резко выбрасывает вперед лапки и захватывает добычу. Это в дикой природе. А в неволе их надо было кормить, как и саламандр, но не червями, а мелкими насекомыми, для Альмы это было не так отвратительно.

Она стала ежедневно бывать в лаборатории. Элегантный профессор окутывал ее вниманием и скоро стал говорить о своей любви. Она благосклонно принимала его ухаживания, но определенной черты переступать не позволяла, чем распаляла его страсть. Каммерер настаивал на браке, она отказывалась, он приходил в неистовство. Даже выхватывал револьвер: грозил пойти к могиле Малера и на ней застрелиться. Она только посмеивалась, говоря, что они не в театре, чтобы ломать комедию.

Возможно, Каммерер добился бы своего, если бы на горизонте не появился Оскар Кокошка… На знаменитом полотне «Невеста ветра», считающемся вершиной творчества Кокошки, увековечена Альма Малер.

Впереди у Альмы было много бурных романов, опаснейших приключений. На склоне лет она напишет книгу, которая станет мировым бестселлером. Нам в ее мемуарах важны несколько строк о ее работе у Каммерера.

«Я должна была учить их [богомолов] некоторым навыкам, что было обречено на неудачу, потому что этих бестий ничему научить нельзя. Я должна была давать им корм на затененном полу клетки, но они предпочитали пировать в верхней ее части, залитой светом. Они категорически отказывались менять свои повадки в угоду Каммереру. Я вела тщательные и точные записи. Но это тоже досаждало Каммереру. Его устроили бы менее точные записи, которые подтверждали бы то, что он хотел получить» [578].

Меняя условия жизни этих бестий , Каммерер пытался изменять их поведение и внешние признаки, а затем эти приобретенные признаки должны были переходить к потомству.