Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Три раза в неделю Сергея Ивановича таскают в ЦК. Сценарий разрабатывается во всех деталях. Состав участников «дискуссии», докладчиков, содокладчиков, кто, как и в какой очередности выступит в прениях.

Совещание намечено на январь, но подготовить не успели и перенесли на февраль. Потом, по предложению С.И.Вавилова, – на конец марта.

Сам он подготовил доклад: «Философские проблемы современной физики и задачи советских физиков». Бурное обсуждение шло три дня. Признан недостаточно боевитым. «С.И.Вавилов представил второй вариант доклада, даже согласился изменить его название на “Идеологические проблемы…”, но сделал в тексте лишь минимальные изменения» [955].

И вдруг его осенило! Он предложил ликвидировать должность ученого секретаря Академии и вместо нее учредить ученый секретариат. Идея понравилась, ее одобрил Сталин. Главным ученым секретарем стал А.В.Топчиев – по «странному» совпадению, именно он возглавлял оргкомитет «физического совещания» и был его главной движущей силой. Учеными секретарями стали завотделом науки ЦК Юрий Жданов, еще нескольких деятелей, жаждавших порулить наукой. Когда их амбиции были удовлетворены, надобность в обсуждении «идеологических проблем физики» как-то сама собой заглохла. Помогло также вмешательство И.В.Курчатова: он заявил, что публичная дискуссия по проблемам физики потребует рассекречивания работ по атомной энергетике. То была одно выигранное сражение в безнадежно проигранной большой войне.

Президент Академии наук избирался на 5 лет. В 1950-м должны были быть перевыборы. Сергей Иванович заблаговременно написал письмо Сталину. Просил пересмотреть дело брата Н.И.Вавилова, реабилитировать его, иначе ему будет трудно остаться президентом на новый срок. Сталин переслал письмо Берии, тот наложил резолюцию: «Отказать». Сергея Вавилова избрали президентом на следующее пятилетие. Он не перечил.

Маленькие победы продолжали сочетаться с крупными поражениями.

Вероятно, самое большое из них – Павловская сессия Академии наук и Академии медицинских наук.

Предотвратить ее Сергей Иванович не смог и должен был на ней председательствовать – на пару с президентом Медицинской академии Н.Н.Аничковым. Конфиденциальное признание Аничкова: «Жили мы в страшное время, все боялись, стали трусами и подлецами. Вот я любил и уважал Леона Абгаровича Орбели. Его критиковали, унижали, оплевывали! Я слушал речи критиков и боялся выступить в его защиту. Был я – подлецом» [956].

В дневниковых записях Сергея Ивановича Павловская сессия оставила три малозаметных следа.

25 июня 1950 г., воскресенье, Мозжинка:«Полно цветов, клубники, земляники. Бегает маленький Сережа, в которого ум влезает все больше. А я искалеченный, еле дышу, проверяю “вступительное слово” [на Павловской сессии], смотрю журналы, впереди Энциклопедия, бездарные казенные рукописи. Деквалифицируюсь, глупею, слабею. Философия? Павловская».

2 июля, воскресенье, Мозжинка:«Почти всю неделю днем и вечером перед глазами наполненный зал Дома ученых. Ломятся как на футбол. Физиологическая сессия. Утром (через многие часы) на сетчатке рельефные отпечатки человеческих лиц с глазами и ушами. Это давнее мое наблюдение. Многие сотни павловских систем, многоголовой бездарности. <���…> Бездарная, аморальная толпа без новых мыслей. <���…> В голове у меня – хаос, усталость, меланхолия».

9 июля, воскресенье, Мозжинка:«Еще неделя. Разбитый и одурелый. Физиологическая сессия. Языкознание. Востоковедение. <���…> Сотни неприятных мелочей и в голове ничего творческого».

На сессии добивали главу Павловской школы академика Л.А.Орбели. Устраненный с поста вице-президента и академика-секретаря, он оставался директором двух ведущих институтов высшей нервной деятельности в Академии наук, был главным редактором «Физиологического журнала», руководил научной и учебной работой в вузах… После Августовской сессии ВАСХНИЛ «от Орбели потребовали не только продумать и изменить план генетических исследований, но и пересмотреть состав своих сотрудников, вплоть до увольнения некоторых из них (И.И.Канаев, Р.А.Мазинг). Орбели не только не сделал этого, но и ввел в свой штат уволенного из Ленинградского университета генетика М.Е.Лобашёва. Вопреки мнению Орбели, в Колтушах все-таки последовал ряд мероприятий: снятие с пьедестала бюста Г.Менделя и “’увольнение” мушек-дрозофил» [957].

Подготовкой Павловской сессии руководил лично Сталин. С основными докладами выступили академик К. М. Быков и академик Медицинской академии А.Г.Иванов-Смоленский. Л.А.Орбели был «разоблачен» как антипавловец. Остракизму подверглись академик И.С.Бериташвили (Беритов), снятый со всех постов, академик Л.С.Штерн, уже сидевшая на Лубянке по делу Еврейского антифашистского комитета, профессор П.К.Анохин, академик А.Д.Сперанский. Но главный удар был направлен на Л.А.Орбели.

Во вступительном и заключительном слове Сергей Иванович Вавилов ни слова не сказал по существу дискуссии, зато усердно славословил корифея всех наук товарища Сталина.

О том, как он относился к этому славословию, говорит эпизод, произошедший в том же 1950 году, вероятно, незадолго до Павловской сессии.

В издательстве Академии наук готовилась к печати биография Гёте известной писательницы Мариэтты Шагинян. Автор популярных романов, серии книг о семье Ульяновых, она была также знатоком немецкой философии, литературы, культуры.

Редактор издательства обнаружил в ее рукописи страшное упущение: в ней не приводилось знаменитое высказывание товарища Сталина о сказке М.Горького «Девушка и смерть»: «Эта штука сильнее “Фауста” Гёте. Любовь побеждает смерть».

Вместо того чтобы с готовностью восполнить пробел, писательница объяснила редактору, что хотя она преклоняется перед гением товарища Сталина, но в этом конкретном пункте она с ним не согласна. Спор перешел в кабинет заведующего редакцией, затем главного редактора, затем директора издательства. Шагинян стояла на своем. (Удивительно, что на упрямую авторшу никто не донес.) Спор был перенесен в кабинет президента Академии наук: административно издательство подчинялось ему.

Мариэтта Шагинян была наслышана о Сергее Ивановиче Вавилове как о тонком, широко образованном интеллектуале, хотя, вероятно, не знала, что «Фауст» был с юности его настольной книгой. Уж он-то должен был понять, насколько нелепа «эта штука» в книге о Гёте!

Пока директор издательства докладывал вопрос , писательница с надеждой вглядывалась в утомленное интеллигентное лицо президента Академии наук. И видела, как оно – каменеет!.. Она поняла, что и здесь не найдет поддержки. Это была последняя инстанция, выше идти было некуда: не самому же корифею писать жалобу!