Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

Чаще она видит его на расстоянии, в заброшенном саду, который он очищает от мин. Сапер медленно идет по нему или приседает, чтобы распутать клубок проводов, который кто-то оставил, словно ужасное письмо.

Он постоянно моет руки. Сначала Караваджо думает, что солдат слишком привередлив.

– А как же ты терпел во время войны? – смеется Караваджо.

– Я вырос в Индии, дяденька. Моя родина – Пенджаб. Там моют руки все время. Перед едой. Это традиция.

– А я родом из Северной Америки, – задумчиво говорит она.

Он спит то в палатке, то в саду. Она видит, что сапер снял наушники и положил на колени.

Тогда Хана опускает бинокль и отходит от окна.

Они были под громадным сводом Сикстинской капеллы. Сержант зажег осветительный патрон, а сапер лежал на полу и смотрел через автоматный прицел вверх, на бледные, коричнево-желтые лица святых на фресках, словно хотел отыскать брата в толпе. Тусклый свет падал на раскрашенные одежды святых и тела, которые за сотни лет потемнели от копоти масляных плошек и свечей; сейчас их убивает этот желтый дым от осветительного патрона. Солдаты знали: нужно быть благодарными за возможность войти сюда, в это святилище. Но верили, что заслужили такое право. Преодолев береговые плацдармы и тысячу перестрелок в малых сражениях, бомбежку в Монте-Кассино, семнадцать солдат пришли сюда, в молчаливое благолепие залов, расписанных кистью Рафаэля [31] Итальянский художник и архитектор Рафаэль Санти (1483–1520) расписывал в 1509–1517 гг. станцы (комнаты), а в 1519 г. (с учениками) – лоджии Ватикана. Автор росписей свода с люнетами и распалубками (1508–1512) и алтарной стены («Страшный суд», 1536–1541) Сикстинской капеллы – Микеланджело. . Их высадили в Сицилии, они с боями прошли на север, вверх по итальянскому сапогу, чтобы оказаться здесь, в этом темном зале. Это было наградой.

Один из них спросил: «Черт, может, прибавим света, сержант Шанд?» И сержант зажег осветительный патрон, поднял над головой и держал этот водопад льющегося желтого света, пока тот не иссяк. Остальные стояли, высоко подняв головы, рассматривая лица и фигуры на фресках. А молодой сапер лежал на спине, почти касаясь глазами через прицел бороды Ноя, и бороды Авраама, и разных демонов – пока не дошел до великого лица, с пронзающим, словно копье, взглядом; мудрого и не прощающего.

Он слышал крики у входа и звук торопливых шагов. Осветительный патрон будет гореть еще тридцать секунд. Повернулся и передал автомат священнику.

– Вон там. Кто это? Быстрее, патрон уже догорает.

Священник осторожно принял оружие, словно ребенка, направил его к сводам, но патрон погас.

Он вернул автомат сикху.

– Знаете, здесь, в Сикстинской капелле, надо быть очень осторожным с огнем, иначе я бы не пришел сюда. И должен поблагодарить сержанта Шанда: он героически справился с этим. Думаю, дым не причинит фрескам особого вреда.

– Вы видели то лицо? Кто это?

– О да, это великое лицо.

– Значит, вы видели его?

– Да, это Исайя.

Когда Восьмая армия дошла до Габичче на восточном побережье, сапер был начальником ночного патруля. Во вторую ночь дежурства получил по рации сигнал: в воде замечено какое-то движение. Они сделали предупредительный выстрел. Вода взорвалась тысячами брызг. Они никого не уничтожили, но при вспышке выстрела он заметил темные очертания движущегося предмета. Он поднял автомат и держал предмет на мушке целую минуту, решив пока не стрелять и проверить, будет ли движение поблизости. Немцы все еще удерживались на севере, в Римини, на краю города. В прицеле он увидел темную фигуру, словно выходящую из моря. Над головой у нее вдруг засветился нимб. Это была Дева Мария.

Она стояла в лодке. Двое мужчин гребли, двое других поддерживали скульптуру. Лодка причалила к берегу, и мужчины вынесли скульптуру на берег. Жители стали аплодировать им из темных квадратов открытых окон.

Сапер увидел лицо кремового цвета и нимб над головой из маленьких лампочек. Сам он лежал на бетонном доте, между городом и морем, и наблюдал, как четверо мужчин вылезают из лодки, поднимают и несут гипсовую статую высотой в полтора метра, движутся по берегу, увязая в песке. Идут, не останавливаясь и не думая, что берег может быть заминирован. А может, они видели, как немцы заминировали берег, и знают безопасный путь?

Все это происходило в Габичче Маре 29 мая 1944 года. В этот день у городских жителей был праздник – морской фестиваль Девы Марии.

Взрослые и дети высыпали на улицу. Появились оркестранты в нарядной одежде. Они, конечно, не собирались играть и нарушать правила комендантского часа, но их присутствие с начищенными до блеска инструментами было частью церемонии, которую нельзя менять.

И вдруг, совершенно неожиданно, он выплыл из темноты – в тюрбане, с автоматом в руках, с минометной трубой на ремне за плечами – и испугал их. Люди никак не ожидали, что на этой ничейной полосе появится военный.

Он поднял автомат и поймал в прицел лицо Девы Марии – нестареющее, неживое, в отличие от загорелых мужских сильных рук, которые несли ее. Мария снисходительно покачивала головой в ореоле из двадцати зажженных лампочек. На ней был плащ бледно-голубого цвета, левое колено слегка согнуто, чтобы подчеркнуть мягкие складки.

Эти люди не были мечтателями. Они пережили фашистов, англичан, галлов, готов и германцев. Их так часто завоевывали, что они уже привыкли. Но тем не менее свято соблюдали свои традиции и праздники. Вот и эту кремово-голубую гипсовую фигуру привезли по морю, поставили в тележку для винограда, украшенную цветами, и повезли на площадь. Оркестранты молча шли впереди. Он должен был обеспечить их безопасность, но не мог ворваться в процессию, находиться среди них, нарушать церемонию, испугать детей в белых одеждах своим оружием.

Поэтому пошел по другой улице, южнее, и старался идти со скоростью движения процессии, так что на перекрестке они встретились. Он поднял автомат и еще раз поймал ее лицо в прицел. Они довезли скульптуру до мыса, который выходил в море, поставили там и разошлись по домам. Никто не подозревал, что он все время следил за ними.

Ее лицо все еще было освещено. Четверо мужчин сели на площадке вокруг, словно часовые. Батарея начала садиться, лампочки совсем погасли где-то около половины пятого утра. Он взглянул на часы. Снова посмотрел сквозь прицел на четверых мужчин. Двое спали. Перевел прицел на ее лицо и стал изучать. Сейчас оно выглядело совсем по-другому, казалось более близким и живым, напоминая знакомое лицо: сестру… или дочь, которая у него когда-нибудь родится. Если бы мог, оставил бы что-нибудь на память. Но у него была своя вера, своя религия.

Караваджо заходит в библиотеку. Он проводит здесь почти все дни. Как всегда, книги – великое таинство. Достает с полки одну из них и открывает на титульной странице. Проходит минут пять, и он слышит тихий стон.