Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

Это означало, что сейчас пациент опять унесется в прошлое и будет долго объяснять исторические корни событий, но молодой солдат не привык просто молчать и слушать. Он нетерпеливо перебивал англичанина, когда тот делал паузы, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями для нового витка. Солдат откинул голову и посмотрел в потолок.

– Нам следует сделать гамак, – задумчиво сказал сапер Хане, когда та вошла, – и пронести его по всему дому.

Она посмотрела на них, пожала плечами и вышла.

Когда Караваджо наткнулся на нее в коридоре, девушка улыбалась. Они постояли немного, прислушиваясь к разговору за дверью.

– Я говорил вам о том, что думаю по поводу восхваления Вергилием [33] Вергилий Марон Публий (70–19 гг. до н. э.) – римский поэт. человека, Кип? Позвольте мне…

– У вас работает слуховой аппарат?

– Что?

– Включите его…

– Мне кажется, он нашел друга, – сказала Хана Караваджо.

Она выходит во двор, на солнце. Днем в водопровод подают воду, и в течение двадцати минут она льется из кранов в фонтане. Хана снимает туфли, влезает в сухой резервуар фонтана и ждет.

Стоит запах скошенной травы. В воздухе роятся мухи, натыкаясь на нее, как на стену. Подняв голову и посмотрев под верхнюю чашу фонтана, в тени которой сидит, девушка замечает скопление водяных пауков. Ей нравится сидеть здесь, в каменной колыбели, вдыхать прохладный густой запах из наливного отверстия, словно из подвала, который открыли впервые после зимы, а снаружи висит жара. Она стряхивает пыль с рук, босых ног, туфель и потягивается.

Слишком много мужчин в доме. Она дотрагивается губами до обнаженной руки выше плеча и чувствует запах своей кожи, знакомый запах. Свой вкус и аромат. Помнит, когда впервые ощутила его: где-то в подростковом возрасте, когда присасывалась губами к собственному предплечью, чтобы научиться целоваться, или обнюхивала запястья, или склонялась к бедру, стараясь вдохнуть свои запахи. Складывала ладони вместе и делала выдох, чтобы потом ощутить ароматы своего дыхания. Она потерла ступнями пестрое дно фонтана. Сапер рассказывал, как в перерывах между боями приходилось спать возле скульптур. Он помнил одну из них, показавшуюся красивой, – скорбящего ангела, в котором можно было обнаружить и мужские, и женские черты. Он лежал под ней, глядел вверх – и впервые за все время войны почувствовал умиротворение и покой.

Она вдыхает затхлый запах влажного камня.

Как умирал отец? Боролся ли он за жизнь или умер тихо? Лежал ли на кровати, как английский пациент, важно распростершийся на своем ложе? Кто ухаживал за ним? Чужой или близкий? Чаще чужой человек может сделать намного больше, чем близкий: попадая в руки незнакомого человека, вы обнаруживаете зеркало собственного выбора. В отличие от сапера, ее отец не был приспособлен к жизни. Разговаривая, так смущался, что проглатывал некоторые слова. Мать жаловалась, что в любых предложениях Патрика всегда терялись два или три решающих слова. Но Хане это нравилось. В нем не было духа феодала, но была неопределенность, нерешительность, что придавало своеобразное очарование. Он был не похож на других. Даже у английского пациента иногда проявлялись повадки феодала. А отец был голодным призраком, которому нравилось, что вокруг уверенные, даже грубые люди.

Шел ли он навстречу смерти с тем смутным ощущением, что он здесь случайно? Или был в бешенстве? Хотя это совсем не похоже на него – он вообще не был способен на ярость. Ненавидел споры и выходил из комнаты, когда кто-то нелестно отзывался о Рузвельте [34] Франклин Делано Рузвельт (1882–1945) – 32-й президент США (1933–1945). В 1944 г. был избран на 4-й президентский срок, чего никогда не случалось ранее в истории США. Его однофамилец, Теодор (Тедди) Рузвельт (1858–1919) – 26-й президент США (1901–1909). или Тиме Баке [35] Тим Бак (1891–1973) – один из организаторов коммунистической партии Канады в 1921 г., с 1929 г. по 1962 г. ее генеральный секретарь, затем председатель. , либо восхвалял некоторых мэров Торонто. За всю жизнь он не пытался никого переубедить, просто воспринимая и отмечая события, которые происходили вокруг. Вот и все. Любой роман – это зеркало, скользящее вдоль дороги. Она прочла это в одной из книг, которые рекомендовал английский пациент, – и именно так вспоминала отца, когда пыталась собрать в памяти отдельные отрывочные эпизоды: как он остановил машину в полночь под мостом в Торонто, севернее Поттери-Роуд, и рассказал ей, что скворцам и голубям здесь очень неуютно и они ссорятся по ночам, ибо не могут поделить стропила. И они стояли там некоторое время, задрав головы вверх, прислушиваясь к птичьему гомону и сонному щебетанью.

– Мне написали, что Патрик умер на голубятне, – сказал Караваджо.

Ее отец любил город, который сам придумал, а улицы, стены и границы в нем нарисовал вместе с друзьями. Он никогда и не покидал этого города. Теперь Хана понимает, что в жизни до всего доходила сама либо узнавала от Караваджо или от мачехи Клары, когда они жили вместе. Клара была когда-то актрисой и умела отлично изображать эмоции, что и сделала успешно, разыграв ярость, когда узнала, что они идут на войну. Весь последний год войны Хана возила с собой по Италии письма от Клары, которые, она знала, Клара писала, сидя на розовой скале на острове в заливе Джорджиан-Бей [36] Огромный залив озера Гурон – второго по величине в системе Великих озер; от основной акватории озера отделен полуостровом Брус и островом Манитулип. Почти вся береговая линия этого залива находится в границах канадской провинции Онтарио. , а ветер с моря раздувал листы бумаги… потом мачеха вырывала страницу из блокнота и вкладывала в конверт. Хана хранила эти письма в чемодане – кусочки розовых скал и морского ветра, память о доме, – но не отвечала на них. Тосковала по Кларе, но после всего, что с ней случилось на войне, рука не поднималась ответить. Было просто невыносимо писать хоть что-нибудь, тем более – признать смерть Патрика.

И даже сейчас она не могла сделать этого – здесь, на другом континенте, когда война отошла дальше, а монастыри и церкви на холмах Тосканы и Умбрии, которые во время боевых действий быстро превращались в госпитали, стояли в безмолвном уединении, словно отрезанные от всего мира. Только небольшие группки военных оставались в них, словно малые морены после отхода обширного ледника. А вокруг – священный лес.

Она подбирает ноги под юбку и обхватывает их руками. Все тихо. Слышит знакомый нарастающий глухой звук в трубе, которая встроена в центральной колонне фонтана, затем снова тишина – и взрыв грохочущей воды, решительно наполняющей фонтан.

Книги, которые Хана читала английскому пациенту, отправляясь в путешествие вместе со старым странником в «Киме» или с Фабрицио в «Пармской обители», опьяняли их и бросали в водоворот событий, где армии, лошади, повозки уходили от войны или, наоборот, шли ей навстречу. В одном углу комнаты стопкой лежали книги, которые они уже прочли, путешествия, которые уже совершили.