Павел Федоров - В Августовских лесах [с иллюстрациями]

— Куда мы идем, тетя Шура? — дергая Александру Григорьевну за руку, спрашивала Оля. — Где же моя мама?…

— Идем, Оленька, идем быстрей, милая, — торопила девочку Александра Григорьевна, а сама, измученная и потрясенная всем случившимся, не в состоянии была хоть сколько-нибудь прибавить шагу. Она тоже плохо соображала, куда и сколько времени они идут.

— Ну где же мама, где? — шептала Оля, откидывала падающую на глаза темную, липкую от пота прядку волос. — Мама со Славой, наверное, здесь где-нибудь недалеко? Она нас дожидается, правда?

— Да, да, Оленька, конечно, правда! — Шура вытирала выступавшие на глазах слезы и, как бы успокаивая себя, уверяла: — Ну, конечно, дожидается!

— Это война, тетя Шура? И долго она будет? — спрашивала Оля, когда они садились отдыхать. — Кончится бой, и наши победят, да? — пытливо посматривая на учительницу, спрашивала Оля, ни на минуту не переставая думать о своей матери.

Шуре тоже казалось, что так оно и будет.

— Когда мы жили на другой границе, там тоже был бой, — вспоминала Оля. — Ночью тоже стреляли, стреляли, а утром наши победили — и все кончилось… Только маму бы разыскать… Она нас, наверное, ищет!

Так они шли бесконечно долго. Сначала вдоль канала, дальше свернули на восток и стали пробираться через густую рожь. Стебли путались и раздирали ноги до крови. Над покачивающимися колосьями посвистывали пули, что-то рвалось и трещало, в лицо летели комья земли вместе с истерзанными хлебными колосьями. Шура и Оля падали, вновь поднимались и только после длительного блуждания угодили на межу, и по ней вышли на неизвестно куда ведущую дорогу, за которой тянулось широкое зеленое поле. В конце, его на возвышенности стоял темно-серый дот, вокруг него клубился сизый дым, вспыхивало пламя. В полукилометре стоял второй дот. Он тоже с грохотом изрыгал ослепительные вспышки пламени.

Александра Григорьевна узнала местность. Оказалось, что, несмотря на долгое мучительное путешествие, они прошли от заставы не больше километра. Слева густо зеленел лес, стоило перебежать зеленое поле — и там серой лентой лежала дорога в комендатуру. Александра Григорьевна была твердо уверена, что в комендатуре они встретятся с Клавдией Федоровной. Шура уже решила переходить дорогу, но вдруг со стороны ржаного поля, утробно завывая мотором, показалась темная, незнакомой формы машина. В кузове над бледно-зелеными касками блестели короткие ножевые штыки. Александра Григорьевна разглядела на касках свастику. Вспыхнувший ужас заставил ее мгновенно схватить Олю за руку и, рванувшись, побежать обратно в рожь. Они бежали, спотыкаясь, ничего не видя перед собой, падали и только слышали сзади трескотню автоматов. Внезапно Оля несколько раз подряд крикнула: "Ой! Ой!" — и, задыхаясь, упала на землю.

Александра Григорьевна, отпустив руку Оли, упала рядом.

— Оленька, милая, что с тобой? — схватив девочку за голову и вглядываясь в ее побледневшее лицо, спросила Шура.

— Нога, нога подвернулась… — Оля хотела тронуть ушибленное место ладонью, но быстро отдернула руку и с детским удивлением проговорила: — У меня кровь, кровь…

Александра Григорьевна на мгновение застыла в неподвижности, но, пересилив себя, отдернула платье девочки и увидела выше колена струйку крови. Дрожащими руками она развязала свой узел и, разорвав какой-то платок, обмотала раненую ногу. Потрясенная случившимся, Оля первое время не чувствовала боли и даже уверяла Шуру, что ей совсем не больно, но встать на ногу не смогла. Позднее, обливаясь потом, она стала вздрагивать всем телом, просила пить.

— Подожди, Оленька, милая моя девочка! Скоро мы дойдем, дойдем, неся на руках ставшее вдруг таким тяжелым тело девочки, говорила Шура.

Она сама задыхалась от жары и усталости. Пройдя несколько шагов, Александра Григорьевна почувствовала, как у нее потемнело в глазах, часто и неровно застучало сердце, и она в изнеможении повалилась на землю.

Когда открыла глаза, то, совсем как в бреду, охваченная радостью, увидела перед собой родную зеленую фуражку. Из-под козырька на нее смотрели усталые знакомые глаза. Она не сразу вспомнила, чьи это глаза, но уже знала, что это другие глаза, совсем не те, которые ей страстно хотелось увидеть.

— Александра Григорьевна! Это я, Чубаров, повар, — проговорил пограничник хриплым голосом. — Вот с поручением в комендатуру пошел… и вот… Начальник заставы меня послал с документами… А меня, вишь, подстрелили… — продолжал Чубаров. — Размозжили коленку… Полз, полз и ползти уж сил не хватает… — Словно в доказательство того, что у него действительно не хватает сил и разбита коленка, повар показал рукой на обмотанную окровавленной штаниной ногу. — А дочку нашего политрука тоже ранили. — Чубаров отвернулся в сторону и с дрожью в голосе продолжал: Дочку нашего политрука… Она-то совсем маленькая. Вишь, спит и ничего не знает… Попить у меня все просила… А чем попоить? Нечем. Про папу с мамой спрашивала.

— Как там наши?… — склонясь к Чубарову, одними губами прошептала Шура.

— Ничего, наши бьются… Вот сейчас что-то притихли, наверное, опять отбили атаку. Я уже больше часа ползу. Сам весь горю и ногу, как огнем, жжет. Надо ведь, угодил куда — прямо в коленную чашку. Ну хоть бы в руку иль в плечо, иль еще куда-нибудь, чтобы двигаться можно было, а то как раздавленный… Как же я теперь приказ-то выполнять буду?

Чубаров взял обеими руками ногу, хотел приподнять, но желто-зеленое лицо его исказилось от боли, и, чтобы заглушить боль, он продолжал говорить, как он кормил завтраком людей, как полз, как его ранили.

— Как же, Александра Григорьевна, мне быть с документами? — задумчиво спросил повар. — Приказ я должен выполнить.

— Подождем. Наши отобьются, и кто-нибудь сюда придет. Ведь бывали же нападения. Ночью стреляли, а днем все заканчивалось, — успокаивающе ответила Шура.

— Э-э, нет, Александра Григорьевна! По всей границе началось, от моря и до моря. Начальник заставы такое сообщение получил. Война везде началась. Приказано биться так, чтобы не отдать ни одного кусочка земли. Ежели я был бы сейчас на заставе… Нога там или еще какое ранение, пристроился бы в окопе и стрелял бы, как и все наши, до последнего патрона! А теперь вот тут… — Чубаров покачал головой и, чтобы не заплакать, заскрипел зубами, и, повернув к ней лицо, приглушенным отрывистым голосом продолжал: — Вы знаете, как сержант Бражников этих гадов уничтожает? Сотню, наверное, из снайперской винтовки уложил на линии границы, а потом из пулемета. Лейтенант Усов дал задание подползти и закидать гранатами минометную батарею фашистов. Пошли они с Лысенкой, а потом мы наблюдали, какой там был грохот. Все на воздух подняли. Лысенку ранили, и Бражников его на плечах принес. Только фельдшер перевязал Лысенку, он тут же взял винтовку и стрелять начал из окопа. Вот как дерутся наши!