Екатерина Наговицына - Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР

— Чиж, ты трус!!!

Я орал ему в лицо, приправляя речь крепкими словами, взяв за воротник и намотав его на кулаки, сдерживаясь из последних сил, чтоб не начать его бить сильно и жестко. Все накопленное за последнее время — страх, боль, апатия, бессилие, злоба — сейчас выплеснулось на этого нерадивого солдата. Я смотрел ему в глаза, но не видел даже лица — вместо него было какое-то сплошное черное пятно. Дикая ненависть бурлила в моих жилах. Я готов был зубами рвать любого, но рядом не было никого, кроме оцепеневшего от ужаса Чижа. Я тряс его за бушлат, а он сломанной куклой болтался в моих руках.

В конце концов запал кончился, и вся злость вышла, как воздух из воздушного шарика. Отпустив Чижа, привалился к стене спиной и закрыл глаза — навалилась усталость и жалость к этому дураку.

— Пойми, сейчас у тебя только два пути: либо ты превращаешься в тухлую кучу говна, либо берешь себя в руки, и тогда у тебя появляется шанс вернуться домой и пожить. Чиж, ты хочешь жить?

— Хочу.

— Тогда стреляй! Нет, даже не так — тогда убивай. А иначе убьют тебя. Зарежут как барана, перерезав шею от уха до уха, и потом будут глумиться над твоим телом. И у них не будет даже тени сомнения. Для них ты враг, иноверец, захватчик, и никому не будет тебя жалко, никому! Ты на войне, парень, а на войне надо воевать и побеждать, биться до последнего, из последних сил. И вот если ты выживешь — наградой тебе будет возвращение домой. Еще одна попытка пожить. Пожить за тех, кто здесь лег. Это тяжелая ноша. Поэтому решай сам, что ты выберешь.

Чиж вздохнул и сбивающимся голосом ответил:

— Я ведь жизни еще и не видел, ничего не видел. На море один раз был, и то в детстве, с мамой ездили. Соленое оно и теплое, а еще солнце яркое и жаркое. Интересно, здесь есть солнце?

— Нет здесь ничего, кроме войны и смерти… Солнце дома будет, если вернешься.

— Дома меня девчонка ждет, Аленка зовут. Красивая… — Чиж вздохнул.

А я улыбнулся, наверное, впервые за этот бесконечный месяц.

На следующее утро мы выскочили на своих. Я долго уговаривал уставших, грязных солдат, и они в конце концов выделили нам место на броне в колонне, которая пыталась вырваться, вывезти своих «двухсотых» и «трехсотых».

Места внутри не было, и мы уселись сверху. Колонна двинулась, сразу развивая приличную скорость, чтоб хоть у кого-то был шанс выскочить из этого проклятого города. Но не то это место, где мечты сбываются. Под мостом подбили первый бэтээр, который, обильно зачадив, по инерции продолжал двигаться, даже когда сдетонировал боекомплект. Со стоящих рядом полуразвалившихся домов в нас, визжа, летел смертоносный свинцовый вал. Мир взорвался, завертелся и, кружа демонической каруселью, обжигая огнем все живое, накрыл жаром, гарью и кромешным ужасом. И это все за пару десятков минут до спасения, за несколько километров до относительного спокойствия. Нам не хватило чуть-чуть, совсем малого, но так дорого стоящего на войне.

Вскинув автомат, я выжал весь магазин в появившегося совсем рядом боевика с зеленой повязкой на черной вязаной шапке. Но и он успел нажать на спусковой крючок. Очереди разорвали рев какой-то отдельной нотой, выделенной только для нас двоих.

Открыл глаза и оглох от тишины. Нет. Вначале ослеп от яркого солнца, которое било через окно и заполняло всю больничную палату. Теплое, нежное, почти живое, я и забыл, как оно прекрасно. Забыл, как звучит тишина. Все забыл. И вот сейчас все забытое и почти утерянное вернулось и навалилось всей своей силой, любовью и красотой. И даже проваливаясь в забытье, впервые за последнее время ощутил счастье — легкое, почти невесомое. Лишь какая-то смутная тревога царапнула душу, но сознание потухло, не успев облачить эту тревогу в какую-либо мысль, и я провалился в глубокий сон.

Только через неделю смог худо-бедно воссоздать ход событий. Мне повезло. Даже не так — мне невероятно повезло, как может повезти разве только в художественном фильме про войну.

Тогда к месту засады подоспели морпехи. Завязался новый бой с боевиками, которые уже ходили между искореженной горящей броней и добивали раненых. По рассказу лежащего в моей палате морячка, меня хотел добить молоденький чеченец, лет эдак четырнадцати, но у него произошла осечка, что и решило наши с ним судьбы. Пуля пробила ему голову в тот момент, когда он перезаряжал оружие. Упав рядом, он забрызгал мне лицо своей кровью.

Услышав это, я неосознанно отерся рукой, стирая уже не существующие капли крови своего неудавшегося убийцы.

А тревога моя сформировалась. Что случилось с Чижом, стало для меня загадкой. Даже как искать его, я не знал, потому что не знал его фамилии. Да и где искать? Живые воевали дальше, раненых развезли по госпиталям, ну а мертвые… Мертвые лежали кто где. Стало обидно, что не узнал его фамилию, не расспросил, откуда родом. Вот ведь как: прожили бок о бок несколько длинных военных дней, убивать его учил, а самое простое, житейское не спросил.

Через два месяца меня выписали из волгоградского госпиталя. Выпал мне счастливый билет на войне, даже два: первый — я чудом остался жив, и второй — пули ковырнули тело, но не исковеркали мою жизнь — я не стал инвалидом.

Вернулся домой и, как когда-то мечтал, обнял жену. Жизнь потекла дальше, окуная в водоворот разных житейских радостей и забот. Через несколько месяцев вышел на службу. А еще через пару месяцев мне предложили должность снайпера в отряде специального назначения. И я согласился, хоть жена и не разделяла моей радости.

Через месяц случился срочный вызов: какой-то парень захватил заложников и угрожает им расправой. Подъехали. Приехавшие раньше сотрудники милиции доложили, что в помещении кафе находится свихнувшийся вооруженный парень и удерживает несколько человек. Дверь он забаррикадировал и орет, что всех убьет. Группа должна быть готова на штурм. Но основной упор на снайпера. Я занял позицию. Рядом с кафе стоял майор и пытался вести переговоры, но у него плохо получалось. Он нес какую-то чушь про долг и Родину, а парень отвечал, что черные везде, все заполонили, все захватили и над всем надругались. Они враги, а врагов надо убивать. Майор в раздражении махнул рукой и отошел.

Через какое-то время затрещала рация. Голос у командира был напряженный и в то же время какой-то грустный.

— Гнездо. Внимание. Работай по готовности.

Я дослал патрон в патронник. Железо, откликаясь, гулко звякнуло. Вгляделся в темноту оконного проема. Но дверь неожиданно распахнулась, на пороге возник парень, держа одной рукой за шею мужика кавказской национальности, вида рыночного торговца. Тот что-то тихо причитал. В другой руке парень сжимал гранату. И в эту долю секунды, когда они выходили, торговец начал оседать, и парень открылся. Палец потянул спусковой крючок, и в момент, когда ударник уже наколол капсюль, парень поднял лицо и посмотрел на меня.