Екатерина Наговицына - Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР

— Там. За полем. У самой большой лиственницы тропа начинается. Только до дома далеко. Сегодня не дойдешь.

Я благодарно кивнула, не удивляясь ее по-детски непринужденному обращению на «ты», и уже хотела идти в указанном направлении, но девочка окликнула:

— На! — и протянула мне половину от своей краюхи хлеба.

Я взяла. Опять кивнула. Откусила. Хлеб был вкусный, домашний. Поблагодарила и пошла к виднеющемуся у края поля дереву. Больше меня не окликали.

Сумерки длились недолго, и темнота навалилась быстро, сразу прикрыв тропу. Надо было устраиваться на ночлег. Развела костер, поставила на огонь котелок с чаем, тяжелым ножом нарубила лапника, чтоб удобнее было сидеть, и наконец-то, привалившись спиной к дереву, блаженно вытянула гудящие от намотанных километров ноги. Берцы, подсыхая, начали парить. Налив чая и согревая о толстые бока горячей кружки ладони, на несколько минут почувствовала себя почти счастливой. Но как только пришло осознание этого простого человеческого чувства, тут же догнали и приземлили воспоминания о командировке и о парнях.

Клим был старше меня лет на десять. Большой, здоровый, крепкий, чем-то неуловимо напоминающий медведя. Всегда спокойный, уравновешенный, он не любил пустословить. С какой-то деревенской основательностью проверял и подгонял перед каждым выездом снаряжение и экипировку. У него всегда было образцово вычищено оружие, полный порядок как в шкафчике, так и в голове. Он был надежен и мудр. К его мнению прислушивался даже начальник отделения. Помню, когда только пришла в отряд, сразу попала на соревнования снайперских пар. Тогда он подошел и сказал, чтобы держалась рядом и не отставала. Тогда за сутки мы преодолели с ним в двойке около пятидесяти километров и первые вышли к точке отстрела. По возвращении, не смущаясь моего присутствия, он доложил командиру, что толк будет, тем самым благословив на службу и став своего рода наставником. К Климу я могла обращаться с любым вопросом, зная, что он всегда подскажет и научит.

И отдельное воспоминание, всегда вызывающее улыбку, — задержание нескольких бандитов, когда один, уже в наручниках, от ненависти и обиды со всей дури боднул меня в лицо головой. Перед глазами вспыхнул яркий оранжевый взрыв, и по брови заструилась теплая липкая кровь. В следующую секунду Клим с утробным рыком ринулся на бандита, и тот, глядя на него, попятился, упал и, в ужасе сжавшись, занюнил. А Клим в два движения поднял и зашвырнул его в грузовой отсек «Газели». Тогда я впервые и единожды увидела Клима в бешенстве и была счастлива, что эта машина с побелевшими от ярости глазами несется не на меня. Уже на базе он обработал рассеченную бровь и стянул края раны пластырем, а затем дал мне легкий подзатыльник, который добавил гула в моей бедной голове, за то, что позволила себя ударить. Тогда Кинг заступился за меня, и Клим каким-то молниеносным движением дал и ему подзатыльник за то, что не подстраховал, раз уж весь из себя защитник. Развернулся и вышел из кубрика, а мы смотрели на захлопнувшуюся дверь и абсолютно одинаковым движением потирали затылки. После той истории мы как-то незаметно сдружились с Костькой Кингом, который всего на год был старше меня и больше всего на свете любил блюзы, свой огромный «Урал» и экстремальные развлечения, способствующие выработке адреналина. К этим развлечениям постепенно пристрастил и меня, научив гонять на сноуборде, снегоходе, мотоцикле, прыгать с парашютом и заниматься скалолазанием. И вот сейчас они были мертвы. Дома остались жены и дети, раздавленные навалившейся бедой и плохо понимающие, как жить дальше. А я не знала, как дальше служить, не чувствуя рядом их надежного товарищеского плеча.

Сухая полевая трава горит, затягивая все кругом густым жирным дымом. Через него уже не видно солнца, оно лишь обозначается блеклым, тусклым небесным бельмом, и в какой-то момент я понимаю, что это и не солнце вовсе. Кругом ночь. Темно. Трава горит, не давая света, пощелкивая, как смолянистые дрова в печке. Оглядываюсь и вижу, что стою одна в поле, среди нагромождения искореженной техники. Танки, самоходки, бээмпэшки, бэтээры, грузовики — чего здесь только нет! Они темными разодранными силуэтами тесно жмутся друг к другу в попытке согреться. Потому что здесь чертовски холодно. С мрачного, затянутого дымом неба, кружа, падают огромные хлопья пепла, но, прикасаясь к броне, превращаются в снег. И вот уже все изуродованное железо покрыто посверкивающей изморозью, которая не вяжется с обожженным цветом пожарищ. Я иду вдоль нестройных рядов мертвой исковерканной техники. Нутром чувствуя, как она безглазыми пулевыми и осколочными пробоинами провожает меня, безмолвно наблюдая и разглядывая. Это кладбище убитой военной техники. И я знаю, куда я иду. Здесь находится «Урал» Кинга. Мне надо во что бы то ни стало его найти. Но навстречу мне выходит маленькая алтайская девочка в легком летнем сарафанчике и, указывая в сторону рукой, говорит:

— Там. За полем. Далеко. Сегодня не дойдешь.

Я поворачиваюсь туда, куда она показывает, и вижу силуэт человека, уходящего в лес. Я узнаю его — это Клим!

— Стой! — кричу я и пытаюсь догнать. Но сгоревшая земля рассыпается под ногами, я вязну, не в силах сделать ни шага. Отчаянно рвусь вслед за другом, но только оступаюсь и падаю.

И в момент падения вздрагиваю и просыпаюсь. Лицо мокрое от слез. Какое-то время прихожу в себя. Мне холодно и невыносимо плохо в предрассветном стылом тумане. Заставляю себя встать. Подкидываю в затухающий огонь лапника. Пламя весело, с гулом вспыхивает, разгоняя промозглый мрак. Сажусь поближе, чтоб согреться, отгоняя от себя морок сна, пытаясь унять оголенную душевную боль потери, одиночества и страшного осознания — ничего изменить нельзя.

Узкая, прихотливо петляющая среди деревьев и огромных камней тропа долго вела меня в горы, к самой границе скальника. Бесконечная череда ложбин и довольно крутых подъемов. Тревожный ночной сон-забытье не дал отдыха, и дорога дается мне с трудом. Быстрое осеннее солнце готовилось снова нырнуть за горизонт, когда я наконец добралась до места. Лесистая крутизна внезапно закончилась пологим спуском, скальным обрывчиком, речушкой в два шага с перекинутым через нее железным мостком — красным от сурика и ржавчины, и сразу за поляной — отель. Сруб из светлого дерева в несколько этажей прислонился к отвесной скале и тянулся вверх вместе с ней. Нарядные ставни и крыльцо украшала затейливая резьба. Красиво, но до глубины души поразило и восхитило нечто иное. Вопреки всем канонам, бревенчатое сооружение совершенно непонятным образом закручивалось вокруг вертикальной оси в немыслимую спираль. Безвестный мастер, будто в насмешку над архитекторами, нарушил все существующие правила и традиции. Кто этот гениальный зодчий? Как он смог прикрепить эту гигантскую избу в несколько этажей к отвесной скале, при этом закрутив венцы, как новогодний серпантин? Место действительно какое-то необыкновенное. В немом восхищении я стояла и молчала, не в силах отвести взгляд или пошевелиться — не знаю, как насчет разломов и сил, но с каждой минутой во мне крепло ощущение, что я увидела новое чудо света. Тем временем дверь открылась, и на крыльцо вышел рослый мужчина лет пятидесяти на вид. Статный, с немного суровым, но притягательным лицом, с короткой стрижкой густых седеющих волос, внимательным и проницательным взглядом теплых бархатных глаз. И эти удивительные глаза выдавали в нем приветливого и добродушного человека.